Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни
Шрифт:
Оказалось, что у больного ворсинчатый полип прямой кишки. Когда полип большой, он может стать злокачественным и распространиться по организму в виде метастазов. Так что диагноз мгновенно изменился — у больного оказалась не миастения, а ворсинчатый полип кишечника, осложненный секреторной диареей и гипокалиемией. Гипокалиемия и вызывала ту страшную слабость, на которую жаловался больной. Доктор Гринберг посмотрел на меня с уважением и во время обеда в больничной столовой похвалил меня при остальных интернах и нескольких лечащих врачах.
Для молодого интерна поставить такой диагноз — большое достижение, и я был очень доволен собой. Отец учил меня, что медицина — не только наука, но и искусство, и что каждый врач за свою профессиональную карьеру много раз ошибается в диагнозе. Так что когда ставишь диагноз верно, важно не загордиться. Я это знал, но в глубине души ликовал. Я правильно поставил диагноз и избежал множества ненужных дорогих анализов. Если у меня и были сомнения в том, соответствую ли я стандартам американской медицины, теперь они развеялись. Образование я получил качественное, в этом не оставалось сомнений. Мы с Амитой были не просто врачи, как подтверждали наши дипломы: благодаря образованию и страсти мы с ней могли стать очень хорошими врачами.
13. Передовая медицина
Дипак
Казалось бы, что такого — подумаешь, купили в кредит свой первый цветной телевизор, — однако для нас с Ритой это был настоящий культурный шок. Пока мы не обрели свою маленькую Индию в Джамайка-Плейн, моя жена всегда пребывала на грани тоски и одиночества. Ей было тяжело даже оставаться одной в комнате. В Индии дома битком набиты родней, там всегда шумно, как неизменно бывает, если большая семья живет вместе. Тишина нашей квартирки в Нью-Джерси нагоняла на Риту уныние, которое развеивалось лишь когда Рита приходила пообедать со мной в больничной столовой — это она делала каждый день. Мне было больно смотреть, как она сиротливо сидит в уголке и кротко ждет, когда же я освобожусь. Я и по сей день не забыл ни этой картины, ни этого чувства.
В результате мы придумали выход из положения — надо купить телевизор — и не без трепета двинулись в местный универмаг, чтобы прицениться. Поначалу продавец держался с нами холодно — наверняка думал, что у иммигрантов из стран Третьего мира за душой ни гроша, — но когда он узнал, что я работаю в больнице, глаза у него так и вспыхнули. Через несколько минут нам уже предложили автоматически возобновляемый кредит, и мы, впав в некоторый транс, согласились. В местном представительстве «Фольксвагена» отношение было еще более либеральным: «Доктору нужна машина? Машину доктору!» По-моему, я не вполне отдавал себе отчет, что кредит — это долг: для меня это было огромным облегчением, ведь теперь можно было оставить телевизор работать на весь день, квартира наполнялась голосами, и Рите было уже не так одиноко. Конечно, телевизор не заменял родных и близких, зато по крайней мере развеивал гнетущую тишину.
Разумеется, мы не делились со знакомыми американцами своими проблемами культурного шока. Об Индии они почти ничего не знали и знать не хотели. Мы обменяли британское высокомерие на американское невежество. У нас спрашивали, заползают ли нам под кровати кобры и ездим ли мы на слонах, и на этом любопытство кончалось. Мир ограничивался Америкой, вот почему американцы больше ничем особенно не интересовались.
Один врач из больницы Мюлленберга был счастливым владельцем двухместного спортивного самолета. Узнав, что Рита беременна, мой коллега в порыве щедрости предложил доставить ее в Индию, чтобы не пришлось покупать билет на коммерческий рейс. Я смущенно сказал, что Индия на другой стороне земного шара.
– Ой, ошибочка вышла, — улыбнулся коллега, — я думал, Индия в Южной Америке!
Когда приезжаешь в другую страну, уже владея языком, получив нужное образование и обеспечив себе работу, процесс приспособления проходит быстро и гладко — по крайней мере, на поверхностный взгляд. Нам с Ритой не казалось, что мы так уж сильно изменились. Непривычным для нас было, например, отсутствие запахов. В Индии воздух в комнатах охлаждали при помощи проточной воды, которую пропускали через соломенные фильтры, а потом охлажденный испарениями воздух, вкусно пахнущий сеном, пускали в комнату. Американские кондиционеры обеззараживали воздух, и он ничем не пах. Если температура падала до 22 градусов по Цельсию, мы натягивали свитера, и на нас недоуменно косились. Наверно, мы вели себя как больные старички.
Интересно, что азиаты, приезжая в США, с легкостью отказываются от многих аспектов родной культуры, если им это зачем-то нужно. Отец Риты, уволившись из индийских ВВС, стал бизнес-консультантом. Когда он в первый раз прилетел в Нью-Йорк, представители принимающей стороны пригласили его в ресторан «Радужная комната» на верхнем этаже Рокфеллеровского центра. Когда принесли меню, отца Риты стали уговаривать заказать стейк, и он согласился. Только когда принесли тарелки, до него дошло, что стейк делают из коровы. Мы спросили, как ему удалось заставить себя съесть мясо священного животного, и он только пожал плечами:
– Сначала совесть не позволяла, а потом я подумал: ведь это мясо американской коровы. Если никто здесь не считает корову священным животным, наверное, местные коровы не священные.
В двадцать три года — в возрасте, когда я приехал в Америку — развитие личности не останавливается. Во мне происходили какие-то бессознательные сдвиги, почти все — из-за занятий медициной. Очевидно, что на меня сильно действовала обезличенность, с какой мы обращались с больными. Она была гораздо сильнее, чем мне приходилось наблюдать в Индии. И хотя я отрешенно беседовал с больными по пятнадцать минут и по заученному плану излагал каждому, что с ним не так и чем я могу помочь, у меня сложилась репутация доктора с душой. Я никак не мог понять, почему. Наверное, дело в том, что я все-таки искренне чувствовал личный интерес к пациенту, пусть лишь на пятнадцать минут, а не делал вид, будто мне интересно. Актер из меня всегда был неважный.
Однако позднее я заподозрил, что дело всего-навсего в перепаде эмоциональных температур между двумя культурами. Индийцы любят волноваться и восторгаться, и мы преувеличиваем и боль во время кризиса, и сентиментальность любви. Наигранность и избыточность болливудского кино, где от кокетливого взгляда, который бросает девушка на юношу, содрогается земля, индийским зрителям кажется более или менее нормой. А американские зрители тоже научились ее любить, однако она кажется им нелепой и комичной. Что касается эмоциональной температуры американцев, она, похоже, зависит от того, насколько сильны британские традиции в их семье — а еще от того, сколько они зарабатывают. Мои симпатии на стороне бедняков, и я почти сразу же склонился к демократам, потому что все твердили мне, что они благосклоннее настроены к иммигрантам. Много лет спустя на поле для гольфа в городе Джексон-Хоул в штате Вайоминг один нефтяной магнат сказал мне, что мне стоит подумать о том, чтобы войти в ближний круг Буша-младшего. И совершенно изумил меня, добавив: «Мы, знаете ли, к вам присматриваемся». Однако разговор резко оборвался, когда он сообщил мне, что это возможно при одном условии: я приму Христа как моего Господа и спасителя. Братья-христиане действовали куда деликатнее.
В больнице мне было очень неприятно слышать, как иные доктора бесцеремонно называют больных жаргонными словечками вроде «gork» или «gomer». Первое обозначает больного, который получил тяжелую черепно-мозговую травму и впал в кому, а выйдет он из нее или нет, неизвестно; собственно, это сокращение от «God only really knows» — «Один Господь знает». А второе (от «get out of my emergency room» — «вон из моего отделения скорой помощи») относится к больному, у которого либо тяжелейшее психическое расстройство, либо он на пороге смерти и его нет смысла лечить, и при этом подразумевается, что не стоит тратить на него драгоценные койко-дни. Представьте себе, каково родным, которые мучительно раздумывают, надо ли отключать безнадежного больного от системы жизнеобеспечения, слышать, как врач бросает: «Прикрутите кран этому gomer’у». А в бостонской ординаторской я слышал подобные выражения чуть ли не каждый день.