Урга и Унгерн
Шрифт:
– Ивановский, где Унгерн? Ты не с ним был эти дни?
– Нет, мы ездили в Ван-Хурэ на встречу с Казагранди и его отрядом.
– Казагранди? Это тот известный в округе партизан, который караваны прямо перед нашим носом к себе заворачивает? – Сипайло задергал головой и начал себя нервно ощупывать. Он что-то забормотал под нос, потом вдруг перестал трястись и на некоторое время безмолвно замер. – Срочно Дедушка нужен! Ко мне от богдо-гэгэна в Комендантскую команду послы приехали. Требуют, чтобы казни гаминов и евреев в городе прекратились, говорят, что мертвых с улиц и реки нужно убрать, а то коронация хутухты не состоится.
– А я тут при чем? – Мне совсем не хотелось заниматься очисткой города от трупов. – Это точно
– Да я на тебя не перекладываю! Думал, что ты про барона в курсе. Уже неделю как уехал, а тут столько всего скопилось. – Сипайло опять задергал головой, и глаза его начали бешено вращаться.
– Думаю, Дедушка не одобрит отмену коронации богдо-гэгэна. Это же прямая угроза зарождению монгольской монархии!
Я решил заставить Макарку Душегуба поволноваться всерьез. Может, этого кровожадного пиздюка удар сейчас хватит, и всем жить станет гораздо легче.
– Блядь, Ивановский, ну разве ж я не понимаю?! – Сипайло теперь нервно хлопал себя по ляжкам и начал раскачиваться всем телом взад-вперед.
– Тогда советую прекратить казни до прибытия Унгерна, а тела по городу собрать и закопать в степи или сжечь.
– Ну ты скажешь тоже, прекратить казни! – Сипайло хохотнул, потом еще, странный его смех был неестественен и просто отвратителен. – Казни прекращать нельзя, особенно сейчас. А вот трупы, наверное, придется убрать хотя бы с улиц. Пока Дедушка не приедет, мы мертвяков соберем и к реке свезем, может, этого окажется достаточно.
После Сипайло ко мне в штаб приехал Рерих. Я рассказал ему о беседе с Макаркой.
– Да, монголы – народ суеверный. Тут вообще казни редкость, а уж проливать кровь в местах, откуда видны субурганы, дворцы богдо-гэгэна, храмы или хотя бы священная гора Богдо-Ула, считается полнейшим святотатством. Вообще, в городе никогда никого не казнили по этой причине. Отвозили осужденных за сопки в долину реки, оттуда не видно монгольских святынь. Зря Сипайло рассчитывает отвертеться, свалив трупы на берегу. Я уже Дедушке сообщил, что доктор Клингенберг всерьез опасается чумной эпидемии, из Толы воду ниже по течению животные с выпасов пьют. Да и вонища уже и здесь ощущается, а ближе к реке трупный запах настолько невыносим, что невозможно находиться рядом. Что я тебе рассказываю, ты и сам видел!
– Унгерна все ищут, не случилось с ним чего, как думаешь?
– Не поверю, он заговоренный, или что-то в этом духе. После штурма двенадцать пуль из седла его выковыряли, халат весь в дырах от картечи, а ему хоть бы что. И Машка ни царапины не получила!
– Имя странное для лошади. Какое-то неблагородное. Бог войны неужели не мог поинтереснее имя дать своему скакуну?
– Да эту кобылу ему атаман Семенов подогнал по случаю. А в ту пору при Семенове баба была. Машкой звали… Развратная, беспутная бестия. Шалава редкостная, так охмурила атамана, что тот чуть не женился на этой курве. Каждый день пьянки, кокаин, музыка и веселье. Наш Дедушка ее презирал. А она, представь, его домогалась… впрочем, не только его. Ее, пожалуй, только барон и не еб, а она, со своей стороны, слух распустила, что он педераст. Семенов об этом Унгерну по пьянке сболтнул, так они после того очень серьезно рассорились. Вот в честь этой семеновской блядищи он свою кобылу Машкой и назвал. Он рассказывал мне, что первое время бил ее ташуром за любые мелкие провинности и в бою не щадил, ожидая, что она не сдюжит. А она его выносила из таких гиблых мест и так ему честно служила, что теперь он и не мыслит себя без нее, и ташуром бойцов бьет значительно охотнее, чем свою любимую кобылу.
– Ну, раз Унгерн такой заговоренный, то откуда же у него шрам сабельный через всю голову? Я сам его видел недавно.
– Старая история… Она барону настроение портит, так что упаси бог тебе с ним об этом шраме разговоры заводить! – Рерих достал из кармана папироску, послюнявил ее и, раскурив от спички, передал мне.
–
– Пока еще есть, надеюсь, до лета на наши нужды хватит!
– И что за шрам? Унгерна спрашивать нельзя, так ты хотя бы расскажи. – Я несколько раз затянулся от папироски и, задержав в легких дым, выдохнул его густой струей в потолок.
– Я всех деталей не знаю. Унгерн вроде тогда служил в 10-й Уссурийской дивизии, она входила в полк, которым командовал Врангель. Дедушка в то время водку пил ведрами и во хмелю был буйным. Вот в очередной пьянке он какого-то есаула проституткой обозвал. Ну, тот ему шашкой по голове. Мог сильнее, пожалуй, тогда уж барона с нами бы не было. Из-за этого происшествия, а может быть, и не из-за него, Унгерна в Забайкалье перевели. Клингенберг утверждает, что Дедушкины припадки бешенства связаны с частыми головными болями, которые ему доставляет этот старый шрам. С тех пор барон совсем бросил пить и перестал кокаин нюхать. Кристаллы мои он пробовал, но, в отличие от других офицеров, на них не подсел. Чарас и гашиш покуривает время от времени, как всякий, кто может его тут достать. – Рерих хитро улыбнулся и, подмигнув мне лукаво, сделал несколько быстрых затяжек, говоривших о том, что папироса выкурена до конца. – Я к тебе по делу забежал, Ивановский. Тут на складе у меня залежи гильз и пороха, если помнишь, я об этом говорил уже. Лисовского озадачил, так он вроде решение нашел по этому вопросу. Хочу тебя с собой взять в мастерские и аккуратненько прощупать Лисовского на предмет ремонта «броневика». Нам ведь нужно транспортное средство, а тут авто без дела стоит. Думаю, Лисовского надо использовать в своих целях, но говорить ему о нашем побеге пока не будем. Надеюсь, нам хватит ума подготовить все своими силами и убраться отсюда еще до лета.
– Мне казалось, ты Лисовского хотел взять с собой. Думаю, он не будет против присоединиться к побегу и может стать полезным на всех этапах этого рискованного предприятия.
– Ну, спешить тут не стоит, чем позже он узнает о наших планах, тем для всех будет лучше! Запирай свой штаб, поехали в мастерские.
В мастерских, кроме Лисовского, были подполковник Дубовик и только что назначенный на пост начальника военной школы при штабе Резухина полковник Торновский. Они сидели над какой-то документацией при свете керосиновой лампы и шумно спорили. При нашем появлении Торновский вскочил из-за стола, заваленного бумагами, и радостно замахал руками, предлагая нам присоединиться к обсуждению. Лисовский в нескольких словах описал технологию, которую придумал.
– Прежде всего, я посчитал, сколько металла необходимо для отливки четырехсот тысяч пуль под имеющиеся гильзы, – начал Лисовский и, раскопав в ворохе бумаг нужную, стал тыкать в нее пальцем, подтверждая сказанное цифрами. – Примем за вес пули калибра 7,62 три золотника. Таким образом, если округлить в меньшую сторону, то отливка тысячи пуль потребует примерно пуд металла.
– Ну ты лихо округлил, братец! Четверть пуда округлил, не меньше. – Дубовик неодобрительно кивал.
– Я же для удобства счета, чтобы вы смогли за мыслью моей проследить. У меня в расчетах все точно, а это я округляю для наглядности, – объяснил Лисовский. – Вот смотрите, если тысяча пуль – это пуд, то четыреста тысяч – это четыреста пудов металла. Вычтем ту четверть, которую я округлил, выйдет все равно триста пудов!
– Да, немало, – закивал Рерих. – У меня на складах столько металла не будет, как ни ищи. Но ты же вроде как нашел решение?
– Ну да, я подумал о том, что у нас под ногами есть материал, который можно использовать для производства пуль!
– Камушками предлагаешь стрелять? – Дубовик нахмурил лоб, не понимая, куда клонит Лисовский.
– Не камушками, а песком! – Лисовский выждал пару секунд, наблюдая за реакцией собеседников, а затем продолжил: – Мы можем плавить песок и отливать пули из стекла. В песке-то у нас нет недостатка.