Урга и Унгерн
Шрифт:
Я буквально летел по улицам, не обращая внимания на снежинки, вихрившиеся вокруг. Мне нужно было с кем-то поговорить или чем-то заняться, чтобы отвлечься от наваждения. В мастерских у Лисовского я узнал, что Рерих сейчас на складах. Лисовский что-то оживленно объяснял мне, но я его не слушал.
– Привет, Ивановский! – Рерих встретил меня благодушной улыбкой.
– Здорово! У меня в штабе Дуся…
– Хорошая девушка, правда?
– Слишком хорошая, как мне теперь там прикажешь работать?
– Ну она вроде особо не жеманится и не больная. Клингенберг проверял. – Рерих вынул непременную папиросину и, послюнявив, прикурил.
– В смысле «не жеманится»? – Я несколько насторожился, принял от Рериха папиросу и сделал несколько затяжек.
– Ну в том самом. Что ты тут целку-то ломаешь?
– Да я не ломаю… Как-то все это мне не очень понятно. Ты, Володенька, ее ко мне зачем прислал?
– Ха, Володенька! – Рерих начал хохотать. – Если тебе девушка не нравится, я ее у Клингенберга оставлю. Хотя она крови боится, и раненые ее пугают. Думал, у тебя пока перекантуется.
– Да почему у меня-то? – удивился я. – Она кто такая вообще?
– Племянница Семенова. – Рерих указал пальцем в небо и многозначительно поднял вверх глаза.
– Атамана Семенова? – поперхнулся я дымом.
– Ага.
В голове всплывали бессвязные образы, среди которых промелькнуло и миловидное личико Дуси.
– А у вас с ней что-то было, Володенька?
– Да брось ты, Ивановский! Пользуйся благосклонностью судьбы и не задавай нелепых вопросов. Ты ведь не против, чтобы она пока в штабе пожила?
– Да нет, – ответил я неуверенно. – Вообще не против. Пусть живет.
Покурили еще, выпили чая.
– У Тубанова был. Тибетцы у него музыкальные. Мне бы на концерт их заполучить, да он кобенится. Говорит, табаку дай и денег!
– Тубанов плут. Дай ему это. – Рерих протянул небольшой кусочек гашиша, завернутый в промасленную бумагу. – Ну и пообещай, что дашь еще после концерта. Он это дело любит. Хотя деньги любит еще больше.
Я поблагодарил Рериха и, сунув в карман гашиш, спросил:
– С горючим Лисовский не придумал ничего?
– Да есть вариант. Сегодня обсуждали. Но он трудоемкий, если ничего другого не будет, то придется его принимать.
– Керосин?
– Скипидар!
– А что, автомобили на скипидаре работают?
– Да, и довольно неплохо.
– Где нам его достать?
– Только производить. Да ты пока голову не ломай! Надеюсь, что до этого не дойдет. Ну а если дойдет, то мы тут еще на три месяца, не меньше, задержимся. Сбор живицы – это процесс не быстрый. Да еще печь строить придется. Я все же рассчитываю керосина раздобыть, да вот пока не соображу где.
– На радиостанции керосин вроде был. Там же двигатель керосиновый?
– Светлая голова. Смотайся, пожалуйста, на Мафуску, там радисты заступили. Аккуратненько пошарь по сусекам, может, и есть запас керосину бесхозного. А потом сразу сюда! Хитун должен вечерком подъехать, твою барышню заберем и пообедаем у дунган лапшою, а то у меня на сухомятке язва скоро вылезет.
Было неприятно, что Рерих называет Дусю моей барышней. Но вслух я ничего не сказал. Мне вдруг стала противна собственная щетина, вдобавок я несколько дней не мылся. Я смотался на Мафуску, свободного керосину там, конечно, не оказалось.
Вернувшись на склады, я узнал, что Рерих был отослан с какими-то поручениями из города. Ужин с лапшой откладывался на неопределенный срок. На складах я получил свежую гимнастерку, новые брюки, теплую монгольскую шапку из овчины, две пары шерстяных носков, полотенце, а также брезентовый вещевой мешок, куда и сложил обновки. Мне выдали офицерское жалованье, и я был этому рад. В городе нашел цирюльника-китайца. Он позволил помыться у себя в заведении, вскипятив немного воды, а после чисто обрил мне голову и лицо, побрызгал одеколоном. Грязную одежду я выкидывать не стал, сложил в вещевой мешок. Чувствовал себя свежо. Поздно вечером вернулся в штаб. Там было светло и уютно. В центре «тронного зала» над пулеметом была закреплена большая керосиновая лампа, дававшая много света. На столе я обнаружил горячий самовар, варенье и приличный запас восковых свечей. Дуси видно не было, наверное, легла спать в одной из комнаток штаба. Я выпил чая, с удовольствием поел варенья. Неожиданно вспомнил о том, что переданный Рерихом для Тубанова гашиш находится в кармане грязной гимнастерки. Хорошо, что я ее не выкинул. Возник соблазн покурить на сон гашишу, но не было табака и папирос. Я запер штаб изнутри, погасил лампу и, взяв в руки свечу, отправился в свою комнатку, где уже привык ночевать на расстеленной в уголке кошме, накрываясь сверху шинелью. Сегодня в штабе было тепло, натоплено. Дуся молодец. Надо утром дать ей денег из полученного офицерского жалованья на обустройство быта. Снял гимнастерку, брюки снимать не стал. Лег на кошму, накрылся шинелью и сразу же заснул. Сон мне снился эротический, в нем была голая Дуся. Она прижималась ко мне своим горячим телом, и даже во сне я отчетливо ощутил этот жар и почувствовал ее запах: не то запах благовоний, не то мыла. Запустил руку в ее волосы и целовал в губы. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что все это не сон. Дуся действительно была рядом, голая и горячая, – скорее всего, проникла в мою комнату, пока я спал, разделась и пролезла под шинель. Хорошо, что я сегодня чист и гладко выбрит.
Ночь была бессонная. Дусе от меня досталось. Уснули ближе к утру. Просыпаться не хотелось, но пришлось. Кто-то нетерпеливо стучал в дверь штаба. Одеваясь, я успел заметить, что Дуси рядом уже нет. А была ли Дуся? Разумеется, была! Совсем недавно она принесла мне чая, вот и стакан. Чай я так и не выпил, вместо этого повалил ее, хохочущую, на шинель и… В дверь штаба колотили уже ногой, слышался недовольный голос утреннего гостя. Я поспешил привести себя в порядок и отпер.
На пороге стоял хмурый Унгерн. Я не успел ничего понять, удар ташуром по голове был неожиданным. Потом еще один удар, и я инстинктивно сделал шаг назад, вытянув перед собой руки.
– Десять утра, а начальник штаба еще спит!
С этими словами Унгерн промаршировал к столу, бросил на него свой ташур, потрогал самовар, огляделся по сторонам и только после этого сел на стул.
Я приходил в себя, потирая ушибленное место. Удары были болезненными и точными, оба пришлись на одно и то же место чуть выше лба, теперь непременно шишка будет.
– Ивановский, вижу, бардак прибрал тут. Шторы развесил, самовар завел. Это ты молодец!
Похоже, благодушие неожиданно вернулось к барону, этим нужно было воспользоваться.
– Хотите чаю? У меня и варенье есть.
Я сбегал в свою комнатку, вылил прямо в угол остывший чай и, вернувшись к Дедушке, наполнил кипятком заварочный чайник и стакан, пододвинул варенье поближе.
– Не суетись, Ивановский! – Унгерн сделал глоток из своего стакана, к варенью не притронулся. – У меня вчера был Рерих. Хоть и тыловик, но мужик толковый. Ну, ты лучше меня это знаешь. Я его отправил в Ван-Хурэ. Чтобы лично Казагранди патронов привез и денег. Рерих просил машину выделить и бензина в дорогу. Я Хитуна ему на моем «фиате» дал и еще конвой конный, чтобы по дороге китайцы не обидели. Так вот, Рерих предложил в порядке эксперимента силами Лисовского переделать наш фанерный броневик в транспортер для грузоперевозок. Пулемет на него поставить, двигатель защитить броневыми пластинами. Как тебе такая его идея?