Урод
Шрифт:
– Он мертв, - сообщил он графу. – Позаботьтесь о принцессе, а я вернусь завтра, когда она успокоится.
Больше ему ничего не хотелось. Он знал, что был прав, знал, что только что закончил невероятную интригу, почти невозможную, безупречную в каждом своем акте. Теперь его задача была выполнена, игры закончились, а реальность казалась слишком мерзкой, чтобы хоть на миг задержаться в стенах замка.
«Может, Мэдин прав и стоит хоть раз по-настоящему напиться», - подумал он, но вместо того чтобы пить, пошел бродить по городу, ожившему, радостному и полному надежд.
У Лилайны был действительно тяжелый день. Возвращение в Рок-Рен вызывало слишком много эмоций, игра в божественное спасение и вовсе перевернула в ней все, а смерть Огюста окончательно отрезала возврат к ее прежней жизни. Она понимала, почему Антракс сравнивал Огюста с Дершей и почему не произнес имени своего дяди. Она понимала, что без признания она никогда бы ничего не доказала, не смогла бы осудить Огюста и вернувшись в Рейн не получила бы ничего, выйди Огюст к ней, обними и скажи, что тосковал по ней. Она даже понимала, что умереть сейчас, вместо долгих мучительных дней угасания, было в некотором роде милосердно, но просто не могла не оплакивать свою прежнюю жизнь, к которой уже не было возврата.
После, говоря с Вильямом Шмарном, она остро ощущала нехватку Антракса, хотя граф говорил с ней открыто, ничего не скрывая, советуя и поддерживая. Он был ее союзником. Она сама доверяла ему и знала, что Антракс тоже доверяет ему, тем самым одобряя его на роль временного хранителя власти. Просто по закону Рейна Лилайна никак не могла править. Женщины не имеют власти, а несовершеннолетние женщины тем более. Ей нужны были эти четыре года до совершеннолетия, чтобы показать и народу и знати, что она действительно может стать правительницей, только ей почему-то было горько от мысли, что обретя власть, она потеряет мужа, что по договору собирался жить какой-то своей жизнью.
Она не хотела говорить об Антраксе, но все же не могла не спросить:
– А где Он?
Графу не надо было пояснять, о чем речь.
– Не знаю, - ответил он. – Быть может, в лагере эштарцев. Он обещал прийти завтра, когда ты немного успокоишься. Я, признаться, не думал, что он расскажет тебе все.
– Вы знали? – дрогнувшим голосом спросила Лилайна.
– Узнал вчера. Это, конечно, жестоко, но ты вернулась сюда без боя, это все же дорогого стоит. Твои сторонники готовились к войне.
Лилайна молчала, глядя на стол с бумагами, с приказами об арестах, назначениях и прочими распоряжениями, и думала об эштарском принце.
– Что ты пообещала ему? – спросил, наконец, граф.
Его это очень волновало. Просто он понимал, что любовь - хорошая причина, но недостаточная плата за подобные деяния.
– Ничего, - почти отчаянно отвечала Лилайна, желая побыть в одиночестве.
Она так устала, что хотела поскорее уснуть, но просто лежала с открытыми глазами в своей старой комнате, смотрела в распахнутое окно и мечтала, чтобы он появился прямо сейчас и обещал никогда ее не оставлять. Она думала о том, что стоит извиниться, понимала, что не так много ночей провела с ним рядом, слишком хорошо запомнила его объятия, и теперь не могла без них уснуть.
Проснулась Лилайна от первых солнечных лучей, заглянувших в окно. Кто-то его бережно закрыл, но солнце, заглянув в щель меж штор, добралось до ее лица, заставляя морщиться и переворачиваться на другой бок.
Антракс сидел в ее комнате с кубком в руках. По приказу графа ему можно было спокойно прийти даже сюда. Никто не понимал, кем именно был этот человек и что его связывало с принцессой, но пока все молчали, ожидая ответа.
Лилайну же вид Антракса просто разозлил.
Сначала он уходит, потом приходит как ни в чем не бывало, еще и пьет с утра пораньше.
Она вскочила в ночной рубашке, метнулась к нему и, вырвав кубок, выплеснула содержимое на пол.
– Что ты себе позволяешь? – спросила она гневно, глядя в синие глаза.
– Может это не я, а ты позволяешь себе лишнее? – невозмутимо парировал эштарец, забрал у нее кубок и снова наполнил некой красной жидкостью из бутылки без надписей и меток.
Лилайна злилась, но не понимала толком, почему ее все так сильно раздражает. Просто сам муж своим существованием выводил ее сейчас из себя, а его внезапная манера пить утром была только поводом, чтобы снова забрать кубок и вывернуть на пол.
Только теперь Лилайна замерла, видя как на полу, возле ковра, разливалась эта жидкость, густая и совсем не похожая на вино.
– Что это? – спросила она озадаченно.
– Тебе не кажется, что с этого вопроса тебе стоило начинать?
Антракс забрал у нее кубок, но наполнять его не стал. Ему не хотелось обсуждать сейчас, что и почему он пьет и будет пить, наверно, всю свою жизнь, чтобы держать в норме свой обиженный огнем организм.
Он хотел быстрее все решить, потому без лишних предисловий положил на стол голубой лист, свернутый в трубку и перевязанный лентой, видимо снятой со свадебного платья принцессы.
Лилайна сглотнула, видя эту бумагу. Она знала что это. Она сама забыла ее в комнате принца и не потребовала назад.
Антракс молча положил рядом еще один лист, такой же голубой, но сложенный в несколько раз.
Разница этих двух бумаг поразила Лилайну. Первая явно бережно где-то хранилась, вторая успела выгореть, углы ее немного потерлись. Она, казалось, чудом была еще цела.
Антракс встал, прошел мимо нее и резко распахнул большое окно, открывающее вид на город.
– Из этих бумаг, прямо сейчас, должна остаться только одна, - проговорил он.
Лилайна обернулась, взглянула на его спину и несмело взяла вторую бумагу. Она была уверена, что они не отличаются, но с ужасом развернула свидетельство о том, что их брак недействителен. Ее руки задрожали. С самого начала у него была эта бумага. Он просто обманул ее.
Вцепившись в край стола, она смотрела на него. Он тоже обернулся, скрестил руки у груди и спокойно наблюдал.
– Ты просто чудовище, - дрожащим голосом проговорила она.
Он только улыбнулся.
– Пусть так, только мне не нужен такой брак. Скажи мне в лицо, что ты меня не любишь, и больше никогда меня не увидишь, - внезапно заявил он. – Прямо сейчас. Или я становлюсь твоим мужем со всеми правами и на твое сердце и на твою страну или я ухожу.