Уродина
Шрифт:
Я продолжаю ползти и прячусь в шкафу. Путь сюда был очень болезненным, каждое движение пропитано болью, которая отзывается прямо в моих костях. Каждый вдох причиняет настолько сильную боль, что мне кажется, я никогда больше не смогу нормально дышать.
Я вспоминаю о телефоне, который дал мне Трент, нащупываю его в кармане, в котором спрятала его, и, наконец, хватаю его. Мои руки сильно дрожат, и я не могу даже включить телефон. Я даже не уверена, смогу ли набрать номер, даже если мне удастся включить его.
Я моргаю, пытаясь перестать трястись, чтобы мои окровавленные руки смогли нормально заработать. Биение сердца начинает успокаиваться, а пульс замедляется, пока мое тело не возвращается к нормальному состоянию.
Включив телефон, я смотрю вниз на подсветку и сосредотачиваюсь на маленьком экране. Острый запах железа заполняет мой нос, и я отмахиваюсь от него, пытаясь прогнать подальше. Мои руки покрыты липкой ярко-красной кровью, и маленькие капли падают на джинсы.
Изо всех сил стараясь вспомнить, что Трент показывал мне, я, наконец, набираю его номер.
— Лили, — практически сразу отвечает он.
— Мне нужна помощь, — говорю я грубым, охрипшим голосом.
— Где ты? — я слышу звук заводящегося двигателя машины.
— Я в шкафу. Я не очень хорошо себя чувствую. Думаю, что заболеваю.
Мой желудок сжимается. Он продолжает сокращаться, и рвота быстро подступает к горлу. Она встает комом, как будто апельсин застрял у меня в горле и не двигается ни в каком направлении.
— Ты больна? — спрашивает он более мягким голосом.
— Папа, он… — я чувствую, как медленно подходит рвота. Она подступает, но приостанавливается, еще не готовая вырваться. — Он… он… ударил, — и желчь прорывается, пачкая мою одежду. — Прости, мне так жаль, — я начинаю плакать. Я не хочу, чтобы Трент тоже разозлился на меня.
— Лили! — кричит он в телефон, в то время, пока мой желудок продолжает бурлить и сокращаться короткими спазмами. — Держись, Лили. Я приеду через несколько минут.
Мягкий покров темноты возвращается. Не так быстро, как прежде, он, словно занавес, закрывающийся на заключительном акте в театре, начинает опускаться.
— Я не чувствую… — и снова умиротворяющая темнота поет мне песню о любви, насыщенную редкой красотой мира и чем-то еще, чего я никогда не чувствовала. Любовью.
— Лили. Лили. Где ты? — это не папин голос, он звучит ласково. Кто-то, кто зовет меня не для того, чтобы причинить боль, а чтобы помочь. — ЛИЛИ! — такая отчаянная мольба в голосе, пытающегося разыскать меня.
— Здесь, — пробую прокричать я. Но мой голос всего лишь тихий звук, легкий шепот, слетающий с губ.
Темнота так отчаянно пытается затянуть меня обратно. Она проходит через мои вены, стараясь задушить те малые силы, которые у меня еще оставались.
Но мне только семнадцать лет, и я больше не хочу жить в страхе. Возможно, я не заслуживаю чего-то лучшего, и могу никогда не заслужить, но я не могу продолжать жить, угнетенная ненавистью.
— Я здесь, — кричу я, найдя в себе силы, которые вряд ли когда-либо у меня были. — Я здесь, Трент.
— Милая, что, черт возьми, произошло? — говорит Трент, падая на пол и ласково прикасаясь к моему лицу. Он гладит мои волосы и убирает их с лица.
— П-п-папа, — мне удается только хныкать, — он, он, и-избил меня, — говорю я сквозь тяжелое дыхание.
— Давай, ты идешь со мной. Где твой чемодан, чтобы я упаковал твою одежду? — он встает с колен, на которых сидел рядом со мной, и осматривает мою комнату. — Иисус, Лили, как, черт возьми, ты живешь в этом?
Я полностью напугана и смущена тем, как я живу. Моя пустая комната — физическое олицетворение моей жизни. Настолько пустая и лишенная всего, что могло сделать меня человеком, позволить мне найти свою собственную индивидуальность.
— У меня не так много чего есть, — говорю я сквозь угрожающие прорваться слезы.
— Тебе ничего и не нужно, просто возьми мою руку и пойдем со мной, — говорит он, поворачиваясь и протягивая мне руку.
Это мой выбор, возможно, мой последний шанс выбраться отсюда живой и, наконец, я смогу дышать свободно, без страха. Я нерешительно поднимаю руку и медленно кладу в теплую ладонь Трента. Он наклоняется, обвивает рукой мою талию и поднимает меня.
— Аааа… — кричу я от боли.
— Где болит? — он ослабляет свою хватку на мне и стоит рядом, поддерживая мой вес.
— Ноги и руки, — я смотрю на Трента, и его брови хмурятся, когда он осматривает меня. Его карие глаза изучают мое лицо, воспринимая все, что сделал папа. — Лили, — вздыхая, говорит он, и мне кажется, что он чувствует ко мне отвращение.
— Извини, — я пытаюсь поправить волосы так, чтобы он не видел моего лица полностью, но вздрагиваю от боли, когда поднимаю руку, чтобы уложить пряди.
— Не надо, — говорит он и уводит нас из моей комнаты.
Я осматриваю гостиную, отец с той женщиной ушли, но запах секса витает в воздухе. Нахожу взглядом вмятину в стене, и рвота немедленно подступает к горлу, угрожая вырваться наружу.
— Пожалуйста, забери меня отсюда.
Трент смотрит на меня и кивает. Все понятно без слов. Он видел самую худшую часть меня, темную тень, под которой я живу, предел моего ежедневного кошмара.
Он принимает на себя большую часть моего веса, выводя на улицу. Ночь темная и тихая. Холод пробирает меня до костей, ужас заполняет каждую клеточку моего разума. Или, возможно, это не ужас поглощает меня. Возможно, это что-то еще.
Вкус свободы.
Я, наконец, покидаю дом, где была закована в цепи всю свою жизнь. Мое единственное укрытие никогда не было безопасным. Ко мне никогда не чувствовали ничего, кроме ненависти и негодования, все время, пока я жила здесь. Я никогда не могла глотнуть чистого воздуха и чувствовать, как он проходит через меня, ласкает и окружает меня. Я никогда не чувствовала гостеприимства или принадлежности этому дому.
— Осторожней с головой, Лили, — говорит Трент, помогая мне сесть в машину.