Уродина
Шрифт:
Второе письмо от автора, чью книгу я редактировала за деньги, она желает мне счастливого Рождества. Ей понравилось все, что я сделала с ее книгой, и она приняла все правки, что я ей предложила. Она сказала, что отправит книгу между Рождеством и Новым годом.
Третье, четвертое и пятое письма были от тех, кому меня порекомендовала Микаэла. Самое главное, что эти три книги будут закончены в разное время, так что я смогу взяться за каждую из них. Я отправляю им ответы с моими ценами и рождественскую картинку, которую нашла в интернете, затем закрываю компьютер.
Я заканчиваю как раз тогда, когда Макс ставит перед каждым из нас тарелки с омлетом. Мой желудок благодарен за запах горячей еды и прекрасно приготовленные яйца.
— Выглядит хорошо, — я беру вилку и начинаю есть. Хотя, думаю, поглощать — более удачное слово.
— Притормози. У тебя заболит живот, — говорит он, наблюдая, как я поглощаю омлет.
— Когда я была ребенком, у меня постоянно болел живот. Не потому, что я быстро ела, а потому, что голодала.
— Как так? — прищурившись, он хмурит брови.
— Моя мама умерла, когда я была маленькой. Покончила с собой. Ну, я полагаю, что передозировка наркотиками это самоубийство. Все, что я о ней помню, это как она говорила мне, насколько я ужасна, но она произносила невнятно свои слова. Ее глаза были темными, она сильно похудела, а кожа была очень бледной. Больше я ничего не помню.
— Зачем ей говорить такие вещи? Сколько тебе было лет?
— Мне было девять, когда она умерла. Я не знаю, зачем она говорила это, я знаю только, что она ненавидела меня.
— Господи, — он ковыряет свой омлет.
— Отец был не намного лучше. Сначала он просто говорил то же самое, что и она. Затем, когда мама умерла, стало хуже. Иногда он избивал меня, иногда оставлял в полном одиночестве. В первое время побои были не такими уж сильными…
Макс прерывает меня:
— Любое избиение — это плохо.
Я киваю, понимая, о чем он говорит.
— Ты прав, — я отвожу взгляд от его напряженных карих глаз, потому что вижу, как в них зреет гнев. — Он начал больше пить и стал пренебрегать такими вещами, как еда.
— Он был алкоголиком.
— Функционирующим алкоголиком. Он ходил на работу, а когда приходил домой, пил до беспамятства. На самом деле… — я иронично усмехаюсь, — иногда он и вовсе не приходил домой. Мне оставалось есть только то, что было в доме. Иногда я голодала пару дней, иногда меньше или больше.
— Как социальные службы или школа не увидели эту проблему?
— Потому что я научилась самостоятельно ходить в школу и обратно. Я много работала и училась. Я так привыкла быть голодной, что, в конце концов, мне удалось преодолеть это и сосредоточиться на учебе.
— Иисус, Лили. Я просто не понимаю, как никто этого не заметил.
— Потому что я сумела это скрыть. Не буквально, но я сливалась со стенами и забивалась в щели. Я никогда не жаловалась и никогда никому не говорила. Пока не встретила Шейн на своей первой работе, у меня никогда не было друга.
Плечи Макса опускаются, и он кладет вилку на тарелку.
— У меня нет слов, я в шоке от того, что ни один человек не постарался узнать тебя.
— Я никогда не хотела, чтобы кто-то знал меня, поэтому воздвигла барьер и пряталась за ним.
— И все это началось, когда умерла твоя мама?
— Нет, это началось до этого, но я не могу сказать, когда именно. Ты знаешь, когда тебе постоянно говорят, как ты уродлив, глуп и бесполезен, то ты начинаешь верить в это.
Макс берет вилку и начинает возить еду по тарелке.
— Но это не правда.
Я качаю головой и смотрю на капли, падающие из кухонного крана. Сосредотачиваюсь на чем-то другом, кроме Макса. Я пожимаю плечами и чувствую, как начинаю глотать слезы.
— Это можно понять по-разному.
— У тебя никогда не было нормальных, здоровых отношений. Но сейчас у тебя есть Шейн, Лиам и я.
Я доедаю последние несколько кусочков омлета и смотрю на Макса.
— Не думаю, что когда-нибудь смогу понять, что такое любовь. Или даже, что есть другая связь, кроме дружбы. Я разрушена, разбита и сомневаюсь, что все мои кусочки можно найти, и еще меньше, что их можно исправить.
— Это не правда, Лили. Это просто не правда. Ты действительно… подожди, — он выскакивает из комнаты и возвращается с небольшим рождественским пакетом. — Вот, — говорит он, протягивая мне пакет.
— Рождество только завтра. И, кроме того, ты не должен тратить на меня свои деньги.
— Я делаю все, что мне вздумается с моими деньгами. И, к тому же, я уверен, что ты тоже мне что-то купила, — я отчаянно пытаюсь скрыть эмоции, но огромная улыбка расплывается по моему лицу. — Ага, вот видишь, — он игриво хлопает меня по носу. — Пожалуйста, открой его, но сначала прочитай открытку.
— Спасибо, я уже люблю его, — говорю я, глядя на маленький золотой пакетик.
— Ты не знаешь, что это. Ты можешь возненавидеть это.
— Ну, уж нет. До тех пор, пока я не бросила его, мне никогда не дарили ничего, если только с каким-нибудь условием, или это было то, что хотел сам даритель. Поэтому, спасибо тебе, я уже люблю это, — повторяю я, вынимая из конверта открытку. Я смотрю на нее, это самодельная золотая открытка с одной красивой и идеальной снежинкой.
Я открываю ее и читаю надпись:
«Моей Снежинке. Я желаю тебе счастливого Рождества и с нетерпением жду большего. Макс».