Уроки музыки
Шрифт:
И это была уже на чахлая елочка, к которой долго и кропотливо привязывали ветки, прихваченные мною за полтинник в загончике, это была Ель – прекрасный Идол, знак, мета, дошедшая до людей через тысячелетия… Лишь в уголке простынного сугроба виднелась бирка, нашитая в прачечной: 1462…
Несколько дней спустя в очереди за молоком я случайно разговорилась с соседкой по прозвищу Чека. Свое прозвище соседка получила за то, что непостижимым образом знала все скрытое, тайное, давно захороненное обо всех жильцах нашего двора. От нее можно было
– А твой малой опять вчера костер жег на помойке! – сообщила Чека. – Ты руки-то ему оборви, а то делов наделает!
– Хорошо, я накажу его… – заверила я.
– Слыхала, Николай этот, с овчаркой, из двенадцатой квартиры? Зинку-то свою бросил. И овчарку забрал. Все оставил, а овчарку забрал… – Подобные сообщения она делала с суровым удовлетворением. – Ты сама-то как: ходишь в двадцатую прыподавать? – строго спросила Чека.
– Хожу, – смиренно подтвердила я, нисколько не удивляясь ее осведомленности в моих делах.
– Ну и брось ходить. Посадили его.
– А? Кого? – Я очнулась. С меня мигом слетела отупелость утренней очереди.
– Ну, его, папашу ихнего, кого! Забрали еще вчера. Обыск был, тетю Машу понятой взяли… Да ты тяни бидон, твоя очередь, ну!
Я машинально протянула бидон продавщице, машинально приняла его тяжесть.
– За что? – растерянно спросила я.
– Есть за что! – бодро и строго уверила меня Чека. Вот что в ней было – уверенность высшей инстанции. – Он же экспедитором ездил, мясо на машине развозил.
– Ну и что? – спросила я, ничего не понимая.
– Вот балда музыкальная! – восхитилась Чека. – Ничего не соображает! Налево он это мясо пускал! С накладными всякие махеры-шухеры крутил…
– Воровал? – тупо уточнила я.
– Нет, обществу книголюбов отсылал! – весело воскликнула она, дивясь моей глупости. – Дурак есть дурак, вот что я тебе скажу! Воровал бы уж с умом… Люди вон всю жизнь тащат и на Доске почета висят… Маша говорит, на обыске все плакал, твердил: «Я для детей, для детей…»
Я подхватила бидон с молоком и, уже не слушая Чека, вышла из магазина. На улице было холодно. Морозец лизнул шершавым языком руки и лицо. В воздухе потерянно носились редкие сухие снежинки.
Я шла к Карине.
Она открыла дверь, и с порога на меня пахнуло бедой. По-видимому, дети не успели еще прибрать после обыска – буфет в столовой стоял пустой, посуда была выставлена на стол, на стулья, на полу валялись какие-то пустые картонные коробки, на диване ворохом лежала одежда.
Елка торчала в углу сверкающим пугалом, кошка пыталась сбить лапой низко висящую игрушку.
Я поставила бидон на пол, сняла куртку, размотала шарф.
– Когда? – спросила я у Карины.
– Вчера, – спокойно ответила она.
Да, осведомленность Чека была поразительной.
Дед с Ларисой сидели на диване, прижавшись друг к другу, словно ища друг у друга защиты. Дед, конечно, ничего не понимал, но беду в доме чуял.
Брат, заплаканный, слонялся по комнатам, пытаясь навести порядок – то поднимал с полу меховую шапку отца, то закрывал распахнутые дверцы шкафа.
Карина была болезненно бледна и словно заспанна. Она сидела на музыкальном табурете, покручиваясь туда-сюда, и рассказывала мне подробности тихо и сосредоточенно… Да, последний год папа хорошо зарабатывал. Его взял к себе на базу дядя Ачил, муж тети Зины… Теперь вот так получилось, что папу забрали… Дядя Ачил? Нет, оказалось, что он тут ни при чем… Все они на базе оказались ни при чем…
Елка в углу осыпалась редким шепотком. Он становился различим в долгих, долгих паузах… Что-то звякнуло – это упал и покатился блестящий шар. Кошка отпрыгнула и уставилась на него.
– Теперь нас родня разберет… – сказала Карина. – Уж лучше в детдом, там бы все вместе были. А так… Лариску тетя Зина берет, она вон где живет – почти за городом!
– А тебя? – спросила я. – Тебя она не берет?
– Нет, меня папин брат возьмет, он сказал – пока на год, там видно будет… Деда тетя Зина сдаст, конечно, в этот… в стариковский дом, для безродных…
Мальчик вдруг глухо заплакал, уткнувшись лицом в ладони. Карина даже не оглянулась на него, продолжая покручиваться на табурете. Дед жалобно улыбнулся и забормотал что-то, локтем прижимая к себе лохматую голову младшей внучки.
– Может, и в самом деле проситься в детдом всем вместе? – предложила я, с отчаянием понимая всю свою бесполезность здесь, в этом доме, в этой беде.
– Нет, – сказал мальчик, ладонью стерев слезы. – У наших детей не бросают. Всех по домам разберут.
Зазвенел звонок в прихожей – настойчивый, хозяйский.
– Это тетя Зина, – не поднимаясь с табурета, вяло проговорила Карина. – За Ларисой приехала…
Мальчик открыл дверь, и, как в прошлый раз, прямо с порога вломился в дом хрипловатый повизгивающий голос.
– Давай шевелись, а! Шофер ждет! Все собирайтесь!
– Почему все? – послышался растерянный голос мальчика.
Тетя Зина толкнула дверь в столовую, окинула комнату едва заметным движением густой брови и скомандовала Карине:
– Давай, слышишь! Собирайтесь, живей! Хватай шмотки, какие нужны! Всех развезу.
– А дед как же? – спросила Карина, глядя на нее исподлобья.
– Завтра за ним дядя Ачил приедет. Давай, меньше говори! Поворачивайся, время мало!
– Так он один до завтра останется? – спросила Карина, не поднимаясь. – Он один боится. Мы никогда его не оставляем. Его кормить надо.
– Ничего, один день не сдохнет! – взорвалась тетя Зина. – Давай, графиня, тоже, сколько я здесь буду ждать! С работы отпросилась, шофер ждет!
Дед, почуяв опасность, беспокойно задвигался на диване, прижимая к себе младшую внучку, которая переводила испуганные глаза с сестры на тетю Зину.