Уроки правильной ориентации
Шрифт:
— Да, — Спрыгиваю с того, на чём сидела и быстро одеваюсь, чтобы не оказаться в совсем уж глупом положении позже.
Всё быстро, всё уже не так романтично и волшебно.
А потом бросаюсь вслепую, чтобы искать выключатель. Меня трясёт от предвкушения правды. И Вампир мне не мешает, но дышит тяжело, надсадно, шумно.
Он боится. А когда мои пальцы замирают на выключателе, я даже на секунду борюсь с собой, чтобы не уйти.
Дать ему шанс?.. Или нет?
Но меня слишком душит обида. Потому бью по выключателю и обернувшись вжимаюсь в стену за своей спиной. А потом
— Вот и всё, — произносит он.
Обречённо, точно преступник перед казнью, кивает и застёгивает ширинку.
Вера, Надежда, Любовь и маман…
Мы долго молчим, не отпирая дверь. Привожу себя в порядок, но мне очень хочется в душ. И убивать, немножко. Хотя, когда смотрю на него, понимаю, ни за что бы не убила. Как две сущности одного целого, как два образа двуликого демона — срастаются для меня два мужчины, которых я за эту неделю почти одинаково умудрилась полюбить и возненавидеть.
Я так их обоих презирала, и так ими была заинтригована, что сейчас глядя на этого проклятущего Аполлона Великого — хочу пристрелить, а потом рыдать над трупом, как безутешная Джульетта.
— Посмеялся надо мной? — всё же шиплю на него.
— А ты на меня поспорила! — парирует Саша. Как ни в чём не бывало жмёт плечами, и это почти небрежно.
Мой резерв сил выдержки заканчивается.
Невнятно киваю, поправив волосы, просто потому что не знаю, как себя вести в этой ситуации и куда деть руки… чтобы они не оказались на его шее.
— Значит квиты! — опять киваю. — Но больше мне на глаза не попадайся, — шепчу хрипло, будто схлопотала ларингит.
— Прощай! — и выхожу из каморки, которую больше никогда «нашим местом» не назову, и порог этого дома не переступлю.
— До-очь!? — мама уже в третий раз стучит в дверь ванной, и я нехотя открываю, а потом опять лезу в воду. На полу остаются хлопья пены и лужи воды, успевшей натечь с моих длиннющих волос.
Возникает мысль их… обрезать. Это что, "эффект разведёнки"?
Мельком смотрю в зеркало: тушь расплылась под глазами, лицо красное и опухшее.
Мама тяжко вздыхает и садится на стиральную машинку, и даже не ворчит. Странно.
— Давай как мать дочери… что случилось? — кивает она, и я не могу не улыбнуться.
— Ма-ам, — кидаю в неё пену и, не успев увернуться, она начинает очищать свой бархатный костюм, будто от мыла может остаться пятно. — Ты перепутала. Я — дочь, а ты
— мать!
— Да какая разница? — она небрежно дёргает плечом. — Ну? Вампир или Великий?
— Оба! — выдыхаю, тотчас перестав улыбаться и снова… на глаза набегают непрошенные слёзы.
Мама смотрит с сожалением, но пока не комментирует.
Этого у неё не отнять, в серьёзных ситуациях женщина — кремень, слова лишнего не проронит.
— Ты не представляешь, — шмыгаю носом.
— Пока нет, — соглашает мама, терпеливо ожидая моей исповеди.
— Это вообще один и тот же человек, понимаешь? — выплёвываю так, что мама явно чует скорую истерику, кивает, чтобы меня
— Стоя-ять! — тянет мама, выставляя перед собой ладонь, и продолжает уже строгим, учительским тоном. — А ну-ка сопли подбери! И что, что один! Хорошо же. А поцелуи. подумаешь! — фыркает надменно. — Он тебе в верности и не клялся!
Какое-то подбадривание — не подбадривание!
— Да понимаешь, я и одного, и второго послать хотела! — бормочу сбивчиво. — И как бы ничего, но. когда узнала, что это один. меня будто родной человек предал! — задыхаюсь от чувств и понимаю, что окончательно в мыслях и желаниях запуталась. —
Он же выходит. я каждого немножко любила. Одного чуть-чуть и второго чуть-чуть. А вместе — полностью! Когда всё на места встало, я сначала будто стала невероятно счастливой, а потом «БУМ» счастье лопнули, и стало жутко пусто, — помолчала, переваривая в который раз свою боль и досаду. — Он. смеялся, мам. Он меня разводил! Он делал вид. он ревновал! Смеялся, ревновал.
— Ты с ним. переспала? — мама зажимает себе рот рукой и округляет глаза. Я от себя в шоке не меньше. Смотрю на неё в ужасе, не зная, чего ждать.
— Вер, я правильно поняла? — уточняет мама.
— А я о чём. — опять раздирают обида и боль.
— Да ты столько протараторила, что. не знаю, — мама жмёт плечами и опускает взгляд на пенные лужи. — Знаешь. Не страшно, правда. Ты же сама сказала, что любила.
Я киваю, но по щекам бегут жгучие слёзы.
— Правда, дочь, тише. Бери себя в руки и поднимай голову. Ты — любила. Ты взрослая. Имеешь право на пробы и ошибки, — в своей манере пытается приободрить мама.
Снова киваю — один из камней, заполонивших душу, катится вниз, освобождая немного места. Дышать становится легче.
— Это не ерунда, конечно, но и не конец жизни, ясно? — опять звучит маман. — Думай о том, что было до того, как узнала правду, как об отдельной странице жизни. Всё что случилось теперь — это другая история, другие персонажи, другой мир. Ясно? — твёрдо и настойчиво твердит она, и от этого решительного тона хочется сворачивать горы. — Всё! Если ему это была игра — отпусти и прости! Ты тоже поиграла, — напоминает беззлобно, но отрезвляюще хлёстко. — Но в любой игре есть победители и проигравшие. Порой победа так горька, что удавиться хочется. А проигрыш слаще победы. Так что не теряй достоинства! Не показывай как тебе больно! Проигрывать нужно уметь! Не нужна ему — пусть валит с миром! Нет больше Вампира, нет больше Великого! — вот умела мама наставить на путь истинный, даже если он тернистый и заминированный. — Смотри на это по-другому! Есть Саша Аполлонов, — раскладывает по полочкам, — и у тебя с ним ничего не было. Поняла? — упирает на меня пристальный взгляд маман. — И ты не будешь прятаться в ванной и рыдать! Ты не будешь размазывать сопли! Ты — честно любила!