Уроки русской любви
Шрифт:
– Вы безумный, – тихо сказала она. – Я давно заметила. Но это хорошо.
Христофоров потер себе немного лоб.
– Нет, ничего… Вы – конечно, это вы, но и не вы. – Они сели на диванчик. Машура положила ему голову на плечо и закрыла глаза. Было тепло, сверчок потрескивал за лежанкой, из окна, золотя ледяные разводы на стекле, ложился лунный свет. Машура ощущала – странная нега, как милый сон, сходила на нее. Все это было немного чудесно.
Христофоров гладил ей руку и изредка целовал в висок.
– Почему
– Пусть идет все как надо, – ответил Христофоров.
Он вдруг задумался и засмотрелся на нее долго, пристально.
– А? – спросила Машура.
– Вы пришли в мою комнату, Машура, в пустую комнату… И уйдете. Комната останется, как прежде. Я останусь. Без вас.
Машура слегка приподнялась.
– Да, но вы… кто же вы, Алексей Петрович? Ведь я этого не знаю. Ничего не знаю.
– Я, – ответил он, – Христофоров, Алексей Петрович Христофоров.
– Все равно, я же должна знать, как вы, что вы… Ах, ну вы же понимаете, что вы мне дороги, а сами всегда говорите… я не понимаю…
Она взяла его за плечи и прямо, упорно посмотрела в глаза.
– Вы мое наваждение. Но я ничего, ничего не понимаю.
Она вдруг закрыла лицо руками и заплакала.
– Прелестная, – шептал Христофоров, – прелестная.
Через несколько минут она успокоилась, вздохнула, отерла глаза платочком.
– Это все сумасшествие, просто полоумие глупой девчонки… Мы друзья, вы славный, милый Алексей Петрович, я ни на что не претендую.
Они сидели молча. Наконец Машура встала.
– Дайте мне шубку. Выйдем. Мне хочется воздуха. Христофоров покорно одел ее, сам оделся. Машура была бледна, тиха. Когда задул он лампу, в голубоватой мгле блеснули на него влажные, светящиеся глаза.
Четыре главы (1922)
ЛИДИЯ С ЕЙФУЛЛИНА (1889–1954)
Вскочила стремительно и открыла дверь. Прижаться к нему было приятно. Овеяло ароматом дорогих сигар и английских духов. У этого белоснежное белье и холеная чистая кожа. Но отстранилась быстро.
Почувствовал холодок и объятий не затянул.
– Одевайся, Нетти. Сегодня хочу серьезно поговорить с тобой.
– Это ново. Ведь сам же подчеркивал: говорят только с мужчинами. Женщин ласкают и балуют.
Спешила, но одевалась долго. Упорно мылась. Хотела что-то снять с себя.
Когда сидели за кофе, заговорил:
– Мне придется уехать на прииска немедленно. Вызывают. Дела.
Закурил, не кончив кофе. Значит, взволнован.
Стало холодно. Не узнал ли? Не осилила скверной боязни. Он дал покойную, удобную жизнь. Уж привыкла к богатству. Но даже для себя закрыла подкладку испуга. Показалось: боится потерять Георгия.
Встал прямой и ловкий. Двигается по комнате неслышно. Щурил
Следила за ним ласковым взглядом. Седеет, но изящен и легок.
– Итак, Нетти, поговорим.
Подошел близко и руку с отшлифованными ногтями на стол положил. Была она красивая и нежная.
Взглянула – и снова лицо зарделось. Вспомнились Володины руки. Сжалась от мысли:
“Как я могла… Развратная тварь. Ведь Георгия люблю”.
– Я сильно привязался к тебе, Нетти. Больше, чем следует. Женщина мешает дельцам. Но рассуждениями уж не поможешь. Вчера ты капризничала и не захотела меня видеть. И, представь, я волновался, как юноша. Целый день тосковал. Ночью долго не мог уснуть и решил… Я не могу с тобой расстаться… Поедешь ты со мной на прииска? Обсудим серьезно. Степь, глушь. Ближайший город – скверный, маленький городишко – в ста верстах. Комфортом я тебя окружу, но многого тебе придется лишиться. На сцену я тебя не пущу больше. Даже когда возможно будет уехать с прииска. Уважение свое я тебе даю и постараюсь, чтобы другие считались с ним, но узаконить наш союз не смогу. По крайней мере, скоро это сделать нельзя. У меня есть и жена, и дети. Имени отнять у них не хочу.
– Брось, Георгий. Я знаю, ты чтишь святость брачных обязательств.
– Нетти, я…
– Да мне это нравится в тебе. Брось. Я поеду с тобой всюду… Ты… Ну, я тоже люблю тебя.
Прильнула нежно.
Высокая, а стала как девочка. Смотрит по-детски. Просительно.
Порозовела вся.
– Детка моя… Я старше тебя и боялся… Ты ведь прямая и строптивая. Милая!
Повторяла упорно:
– Я люблю тебя…
Лгали большие черные глаза. Лгали губы. Но сама в этот миг верила своей лжи, как правде.
Посадил на колени.
– Ну, вот. Теперь я спокоен. У нас с тобой большой стаж. Близки целый год и не соскучились… Так ты не боишься продолженья?
– Да нет! Нет!
– Я завтра уеду. Тебя сразу не возьму с собой. Придется ехать на лошадях. Уж начинается весна, – ехать опасно и скверно. Ты приедешь с первым пароходом.
– Нет, нет! Я не могу остаться!..
Почему заплакала искренно и горько? Сама удивилась.
Но слез сдержать не могла. Слезами отмывались тайная боль, стыд и обида на себя. То, что бременем осталось от прошедшей ночи…
Георгий подавал воду, нежно ласкал, успокаивал.
Лицо у него было радостное. Правда, видно, привязался.
Перестала плакать. Вернулись к столу.
В дверь застучали неровно и сильно.
Хождение по мукам. Сестры (1922)
АЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ (1882–1945)
Она села на диван, он опустился у ее ног на коврик и проговорил в раздумье:
– У вас страшные глаза: дикие и кроткие. Русские глаза. Вы любите меня?