Ушли, чтобы остаться
Шрифт:
Зима шла на убыль, когда Каныхин набрался храбрости и в день отгула на заводе поехал в центр города. У подъезда редакции газеты стянул с головы шапку, вошел в здание, поднялся на лифте, остановил мчащегося по коридору человека:
– Извинения прошу. Мне, это самое, песни показать. К кому, точнее, куда стукнуться?
– Отдел культуры пятый кабинет! – ответил на ходу работник газеты.
Возле нужной двери Каныхин в нерешительности потоптался, робко постучал, услышал «войдите», переступил порог. За столом сидел почти ровесник сына.
– Я
– Оставьте, ответит наш литконсультант, – перебил парень.
– Отвечать не надо! – забеспокоился Каныхин: ведь стоит домой прийти письму из газеты, как тайне настанет конец. – При мне прочтите, узнать надо: стоящие песни или нет.
Он положил тетрадь на край стола и сдержал дыхание. Ладони покрылись потом, стал тесен ворот рубашки.
– Давно пишете? – не глядя на посетителя, спросил парень.
– С минувшего лета, – не своим голосом признался Каныхин.
– Где работаете?
– На металлическом, фрезеровщиком.
– Где учились?
– В школе и дальше в ПТУ.
Журналист полистал тетрадь.
– Должен разочаровать: ни одно стихотворение опубликовать нельзя.
– И не надо! – заспешил Каныхин. – Не для того пришел, хочу лишь узнать…
– Стихи умозрительны, нет художественной выразительности, глубоких, оригинальных мыслей, чувств, рифмы банальны, шаблонны. Чтоб успешно заниматься литературным творчеством, необходимы глубокие знания, не говоря про талант. Страдает элементарная грамотность, путаетесь в размерах. Но главное – стихи слишком прозаичны.
Говорил журналист словно по написанному или заученному, что прежде говорил другим. Чтоб не отвлекать занятого человека от дела, Каныхин сказал:
– Прощения прошу, большое спасибо, – взял тетрадь, затолкал в карман, попятился к выходу. В коридоре перевел дыхание и посторонился, пропустив в кабинет человека с растрепанной прической.
– Очередной жалобщик? – услышал Степан Иванович.
– Очередной графоман, – ответил парень. – Везет на них, чуть ли ежедневно являются. На этот раз покладистый, не агрессивный, а бывают, что прижмут, требуют немедленно публиковать, жалобы строчат…
О чем еще говорили за неплотно прикрытой дверью, Каныхин не стал подслушивать. Покинул здание, твердо решив поставить на песнях крест: «Хватит, насочинялся! Сколько времени и сил зазря угробил. У одних способность к сочинительству, у других к металлу, фрезеровальному делу… Но отчего обозвал графоманом? На графа по всем статьям не смахиваю…»
Дома спросил у сына:
– Похож я на графа?
У Витьки на губах появилась улыбка, затем сын заржал:
– Ну, ты, батя, даешь – граф! Не тянешь на него, и на князя тоже, как был пролетарием, так им и остаешься!
– С ним серьезно, а он гогочет! – обиделся Степан Иванович.
В ужин сослался на отсутствие аппетита, потыкал вилкой в яичницу, отпил пару глотков чая. Когда семья улеглась, дождался, чтобы жена уснула, прокрался на кухню. Сел у окна и стал смотреть на ущербный месяц над крышами. В ночи во всех домах погас свет. Тусклая лампочка у подъезда неярко освещала синие сугробы, которые отбрасывали причудливые тени, с затаенным страхом ожидая наступления весны, капельного марта.
«А капель бывает звучной, когда ветер с деревьев сметает снег, будто лебеди летят…» – размышлял Каныхин и дальше уже в рифму:
Услыхала звонкую капель, Встрепенулась на опушке ель. Со своих раскидистых ветвей Уронила белых лебедей. Стройная, с иголочки наряд, Синевой вокруг снега горят. А в овраге с каждым днем звончей О весне-красне поет ручей.Захотелось немедленно записать все придуманное, но в комнаты было нельзя возвращаться, иначе разбудишь сына с женой. И Степан Иванович остался у окна, зябко обхватив руками голые плечи, грея у радиатора ноги, продолжая смотреть на ночь, где рождалась новая песня.
И аплодисменты в придачу
Повесть в 2 отделениях с антрактом
Оркестранты рассаживались перед пюпитрами, листали ноты, расчехляли инструменты, кто-то «продувал» трубу, другой водил смычком по струнам скрипки, отчего в заполняемый зрителями цирк летели звуки настройки. Не готовился к утреннему представлению лишь Гоша Боруля. Несобранный, часто являвшийся на работу подшофе, любящий похвастаться своим бешеным успехом у женщин трубач вслух мечтал:
– Пивка бы дерябнуть. Жаль, на утренниках в буфете один лимонад и пепси. Придется с собой приносить, и еще воблу… Если и вечером пиво не завезут, погорит дирекция синим пламенем: без наличия в цирке пива публика нас проигнорирует, не затащить даже на аркане.
Первым не выдержал тромбон:
– Зрители не могут знать, есть в цирке пиво или нет.
Гоша рассмеялся:
– Плохо знаете публику, у нее, как в разведке, точные сведения, что имеется в буфете.
– Между прочим, – не глядя на Гошу, продолжил тромбон, – вчера во втором отделении вы сфальшивили в «Танце с саблями». С чего бы это? Пиво в буфете отсутствовало.
– Точно! – согласился Гоша. – Фира догадывалась, что выручки не будет, покинула наиважнейший у нас пост. – Гоша наклонился к тромбонисту: – Напрасно при худобе не употребляете божественный напиток, который дарит крайне необходимую вам полноту.
– Лучше оставаться худым, нежели выдавать фальшивые ноты, как первоклашка музшколы!