Ушли, чтобы остаться
Шрифт:
– Точно, – вновь согласилась Аглая.
Степанида взорвалась:
– Помолчала бы, не тебе говорить! Ты-то нашла кому голову на плечо склонить! – обернулась к Лизе и объяснила: – Про школьного завхоза толкую. Майор, двадцать лет прослужил, а как вышел в отставку, жена стала хвостом крутить. Ну, развелся с шалавой, оставил квартиру и к нам перебрался, за ремонтом здания следит. Многие бабы на него зарились, а она, – Степанида кивнула на умолкнувшую Аглаю, – вмиг к рукам прибрала, точнее, заграбастала, не знаю, чем привлекла. А мой который уж год на лесоразработках в Коми, ни слуху ни духу не подает: и не
– Да я, да ты, да он… – заспешила Аглая, но Лиза вовремя погасила вспыхнувший было спор:
– Не ссорьтесь, девочки, лучше выпьем, – и наполнила рюмки.
Степанида послушно взяла рюмку, но не спешила ее осушить:
– Чего все про нашу житуху говорим? Расскажи про себя, как в городе, какие имеешь планы.
Лиза повела плечом:
– Живу, не жалуюсь. Работа сменная: неделя днем, неделя – ночью. Зарплата твердая, плюс премиальные за перевыполнение плана. Зимой сдала на высший разряд, начальник обещал поставить бригадиром, тогда ставка вырастет. Жду, чтоб жилье выделили как передовице, чтоб проститься с общежитием.
– Чего замуж не выходишь? В городе это раз плюнуть.
– Не говори, ухажеров много: и на свиданьице позовут, и в кафешку иль кино сводят, и всякие шуточки на ушко нашепчут, а как дело доходит до того, чтобы расписаться, сразу шмыг в кусты, поминай женишков как звали.
– Почем кофту брала? – перебила Степанида и пощупала у Лизы рукав.
– Чуть больше тысячи, импортный товар, то ли итальянский, то ли французский, чистый мохер.
Гости хотели еще о чем-то спросить, открыли рты, но осеклись: Лиза достала пачку невиданных в Кураполье черных сигарет, зажигалку, прикурила, затянулась дымком.
– Чего глаза вылупили? – удивилась приезжая.
– Дай и мне! – расхрабрилась Степанида. – Была не была, где наша не пропадала! – неумело прикурила, закашлялась, не сразу отдышалась.
– Не знаю, как вы, девочки, а я своей жизнью довольна, – продолжала Лиза. – Одно плохо – своей квартиры не заимела, по этой причине не забираю дочь, – отыскала взглядом девочку, протянула конфету.
– А как насчет личной жизни? – с опозданием поинтересовалась продавщица.
– Есть один мужик, не скажу, что писаный красавец, но и не урод, обходительный. Одно плохо – женат, вторую половину терпит из-за детишек, ждет, чтоб подросли, встали на ноги и тогда ко мне насовсем переедет.
– В общежитие?
– Снимем квартирку, поднакопим деньжат и свою купим.
– А как у него с… – Аглая собралась закончить фразу, но увидела Жалейку и осеклась.
– Шла бы гулять! – приказала Евдотья. – Негоже ртом мух ловить, взрослые разговоры слушать.
Жалейка выскользнула из дома, присела на подгнившую ступеньку крыльца, стала слушать доносящийся смех, звон рюмок.
Застолье завершилось поздно вечером. Гости долго прощались. Аглая извинилась, что пора встречать с выпасов стадо, проводить вечернюю дойку, не то бы еще поговорила с товаркой по душам. Степанида помалкивала. От гостей остались пустые бутылки, нарезанная колбаса и винное пятно на скатерти.
Готовить домашние задания было поздно, да и не хотелось: Жалейка из угла не сводила взгляда с матери, которая размазывала по лицу слезы, отчего на щеках появились похожие на чернильные пятна потеки туши, и жаловалась Евдотье:
– Отчего я такая невезучая, точно проклятая? У всех все как у людей, у одной у меня наперекосяк жизнь идет! Который год бьюсь словно рыба об лед, ищу свое счастье, а оно все стороной обходит!
– Будет реветь-то, – постаралась успокоить Евдотья, и как когда Лиза была маленькой, прижала к груди, погладила вздрагивающей ладонью растрепавшуюся прическу. – Иди на боковую, поздно уж.
Лиза подняла опухшие от слез глаза:
– Никому не понять, как осточертело общежитие, тянуть от аванса до получки! В городе деньги сквозь пальцы точно вода текут, не успеешь оглянуться и ты в долгах, как в шелках. В городе житуха не чета вашей – соблазны на каждом шагу. Прежде пыталась замуж выскочить за состоятельного, пусть в летах, лишь бы имел квартиру и не был жмот, потом потеряла надежду, нынче ни девка, ни разведенка.
Евдотья с трудом приподняла дочь со стула, довести до кровати не хватил сил, пришлось звать на помощь внучку. Плачущую Лизу раздели, уложили. Она продолжала обвинять весь белыйс в е т, в т о м ч и с л е м а т ь, ч т о н и к т о н е у д о – сужился заглянуть ей в душу, понять.
Дождавшись, чтобы дочь угомонилась, уснула, старуха подобрала с пола кофту, юбку. Жалейка взяла материнские туфли и только сейчас заметила под кроватью камышовую дудочку. Обрадовалась, что дорогая вещичка не пропала, подняла и увидела, что дудочка сломана.
«Не беда, – успокоила себя девочка. – Отыщу на Мшаве нужный камыш и сделаю певучей прежней».
Когда Евдотьяп о г а с и л а с в е т, Ж а л е й к а у ю т н о у с т р о и – лась в своем углу под одеялом и вспомнила, как непохоже ни на что пахли апельсины, что парочку сохранила про запас, чтоб угостить подружек – пусть позавидуют, полакомятся… Веки стали набухать, становиться тяжелыми. Жалейка проваливалась в пустоту, откуда выплыли озеро, учительница со странным отчеством Африкановна, мать с красивыми ногтями, теплой подмышкой, в дорогой кофте… Неожиданно все заслонили задиристые мальчишки с противными, похожими на скрип мела по доске голосами. Жалейка сжала кулачки, чтоб ринуться в бой, дать отпор, но все заволокло серым, затем черным туманом.
Спустя два дня Лиза вернулась в город, и в ту же ночь на Кураполье свалился первый, еще мягкий, недолгий, растаявший к полудню снег. Дворовые собаки попрятались в конуры, не желая мокнуть, в курятниках затихли куры.
– Это еще не зима, а предзимье, зиму надо ждать к ноябрю. Природа показывает норов, предупреждает, что лету конец, осени жить последние денечки, впереди холода, метели с вьюгами. Пока с неба сопли сыплются, – глубокомысленно изрек Авилов.
– И Мшава замерзнет? – спросила Жалейка.
– Год на год не приходится, то в октябре льдом покроется, то позже. Коль надумала поплавать, так не советую – стылая Мшава, простуду схватишь иль что посерьезнее, в больницу отвезут.
Девочка не призналась, что желает успеть нарезать про запас камышовые стебли для новых дудочек.
Следом за первым снежком ночью ударил мороз, заковал до звона глинозем, засеребрил крыши.
Нарядившись в чиненый-перечиненый полушубок, Евдотья вышла к колодцу и столкнулась с почтальоном.