Ушли, чтобы остаться
Шрифт:
– Я в город. Не опоздаю.
В тряском автобусе спрашивал себя: отчего ни разу не посочувствовал Ольге, которой приходится отшивать в ожидании посадки клиентов, почему скрывал от экипажа, куда спешит в северном городе, почему не задумывался, что кассирша давно ему не чужая?
Поднимаясь по поющим под ногами ступенькам, вспомнил, что еще ни разу не приходил сюда один, всегда приводила Ольга.
На звонок дверь долго не открывали, пришлось нажимать кнопку вновь.
– Кто?
Голос был бортрадисту не знаком.
«Видно, соседка, с кем ни разу не сталкивался», – понял Степан и ответил:
– К Ольге!
Щелкнул замок, и Вислов впервые увидел соседку кассирши, которая совсем не походила на старую деву, тем более мымру, наоборот, на пороге стояла моложавая, приятной наружности женщина неопределенных лет.
– Ольги нет дома! – сквозь сжатые зубы процедила соседка, собралась захлопнуть перед носом Вислова дверь, но Степан успел вставить в проем ногу. – Русским вам языком сказано: Ольги нет!
Вислов отстранил с пути женщину, прошел в квартиру и, как хорошим знакомым, подмигнул детским санкам на стене.
Была собака
Лишь только Егор Захлебин встречает где-либо внушительного размера – ростом почти с теленка – неизвестной породы пса, как вспоминает собственное детство и собаку с подпалиной на боку, сыромятным ошейником. Егор смежит веки и, словно наяву, видит распростертое тело собаки, расколотую топором голову…
Незнакомец с вещевым мешком за спиной остановил Гошку на окраине поселка.
– Как в Совет пройти, и еще в милицию?
Человек в шапке-ушанке с вылезшими клоками меха, телогрейке, разношенных сапогах не привлек внимание мальчишки: мало ли кто приходит в поселок? Другое дело громадный пес с испуганно-грустными глазами: незнакомец держал собаку на короткой веревке, не позволял отойти ни на шаг.
– Никуда не сворачивайте и упретесь в клуб, – ответил Гошка. – За клубом поссовет с милицией.
– Отгрохали клуб? Прежде не было.
– Давно, я еще в школу не ходил, – Гошка подумал и добавил: – Сейчас в поссовете никого нет – бухгалтерша приболела, а батя укатил на совещание в район.
– Кто у тебя отец?
– Председатель, – гордо ответил Гошка.
Человек всмотрелся в мальчишку, словно желал увидеть в нем что-то знакомое.
– Как фамилия?
– Захлебин.
– Ивана Захлебина сын?
Гошка кивнул.
– Вот бежит времечко – не угнаться, – незнакомец скривился и так грязно выругался, что Гошка опешил, подобную замысловатую ругань услышал впервые.
Потеряв интерес к мальчишке, человек дернул веревку, и собака безропотно задвигала лапами.
«Чудной пес, и дядька тоже чудной. На курортника не похож, те прибывают не пешими, а на личных машинах или рейсовом автобусе, привозят не собак, а детей. И не сезон пока – море стылое, горожане не рискнут искупаться», – подумал Гошка.
Вечером из райцентра вернулся отец. На пороге снял обувь, плащ, начал отфыркиваться у рукомойника, разбрасывать вокруг брызги. Закончив вытираться и вновь облачившись в рубашку, приказал сыну:
– Неси дневник.
Показывать дневник у Гошки не было желания, тому имелась веская причина – дневник хранил две двойки.
– Ты в субботу уже смотрел, – напомнил мальчишка.
– Не грешно посмотреть еще раз. Доставай и не спорь.
Гошка начал возиться с портфелем, будто заклинило замочек: отец, без сомнения, рассердится, увидев отметки, станет ругать, придется не в первый раз давать обещание исправиться, взяться за ум, не проводить много времени на улице, больше внимания уделять домашним заданиям…
Отец забыл о приказе, обернулся к жене:
– Слышала, кто к нам пожаловал?
– Ты про Егорычева? – спросила из кухни мать.
– Про него. Как увидел, чуть со стула не брякнулся. Считал, давно помер или сгинул, а он живехонек, только сильно постарел.
– Сколько сидел?
– Двадцать годов. Предъявил справку об освобождении, но не о снятии обвинения: предатель остается предателем. Думал, приехал на время в родные места, а он: «Насовсем остаюсь».
Гошка порадовался, что отец не вспоминает о дневнике, решил принять участие в разговоре родителей:
– Знаю этого Егорычева.
Родители удивились:
– Каким образом?
– А ну выкладывай начистоту!
Гошка признался, что встретил утром, только не знал, что это Егорычев.
– Спросил, где милиция и поссовет, не ведал, что построили клуб и батя председательствует.
Отец кашлянул в кулак, переглянулся с женой, сел ужинать.
«Пронесло! – обрадовался мальчишка. – Здорово отвлек внимание, не до дневника стало».
Но, закончив есть наваристый борщ, отец потребовал:
– Давай дневник.
Гошка сник: «Погорел. Оставаться за двойки дома не только сегодня, а всю неделю…» С понурым видом отдал дневник и отступил к окну, за которым шумело волнами море…
Было уже довольно поздно – телевизор выключен, свет погашен, когда Гошка услышал приглушенный разговор в соседней комнате.
– И меня страх обуял, как узнала, кто объявился, – говорила мать. – Тотчас припомнила, как он с немцами выгонял стар и млад на площадь, казнь свершали. Сама лишь на ноги встала, а сердце подсказывало, что творится страшное. Не забыть, как ревели мы в голос, а Егорычев покрикивал, требовал замолчать, как привели избитого красноармейца, что прятался в сарае, поставили у стенки и застрелили…