Ушли, чтобы остаться
Шрифт:
Арзуманов, знакомый с Будушевской и Малышевым еще с довоенных лет, был в курсе их отношений, уважал бывшую акробатку и клоуна.
Они встретились будучи молодыми, полными сил, желания удивить мастерством мир. Как все дебютанты, пугались зрителей, пьянели от бродивших за кулисами стойких запахов конюшни. Стесняющийся высказать свои чувства, Малышев робко оказывал внимание элегантной, безукоризненно сложенной акробатке, та принимала все как само собой разумеющееся, привыкнув быть в центре внимания, иметь поклонников. Ухаживал Малышев довольно странно, не признавался в любви (впрочем, Будушевская знала это без слов), не водил в ресторан, не засыпал цветами, но в отличие от других влюбленных делал куда более важное. Клоун придумал репризу, в результате которой воздушная гимнастка получала необходимый короткий отдых после головокружительных трюков под куполом, лез по веревочной лестнице, путался ногами, повисал вниз головой, что приводило в восторг зрителей.
Так прошли лето, осень, и Малышев наконец-то набрался храбрости, чтобы сделать предложение, но неожиданно для всех актриса без памяти влюбилась в вальяжного куплетиста областной филармонии. Куплетист был неотразим, не ходил, а нес себя, разбивал сердца обожающих его особ женского пола, не говорил, а вещал, поучал, расточал комплименты, имея на то все основания, хвастался, что ему раз плюнуть перевести в ранг любовницы любую девушку, не говоря о женщинах в годах. С Будушевской куплетист применил проверенную тактику: плел вокруг Ирины кружева, в конце ее выступления бросал ей букеты роскошных цветов, которые сам получал на концертах.
На скоропалительной свадьбе – по цирковой традиции ее провели после представления в манеже – Малышев впервые в своей жизни напился. Клоуна отнесли в гостиницу, раздели, уложили. В себя Малышев приходил почти сутки и поэтому с опозданием узнал, что Ирина уволилась (по настоянию мужа), чтобы готовить новый номер, который станет оттачивать на сцене в концертной программе.
Встретились они спустя два года, уже во время войны, когда отдел комплектования Комиссариата искусств включил Будушевскую и Малышева в одну фронтовую бригаду.
– Безмерно рада нашей встрече! – не наигранно заявила актриса. – Не забывала, как помогал в манеже, давал дельные советы. Станем работать вместе, как когда-то. Хочешь спросить, как стану выступать без трапеции? О ней придется забыть, стану показывать довольно зрелищный акробатический этюд.
Клоун перебил:
– Почему ты одна?
– Имеешь в виду мужа? Он погиб, к сожалению, погиб на второй месяц войны, – печально сказала Будушевская. – Посмертно наградили орденом.
– Никогда бы не подумал, что твой избранник может взять в руки оружие, тем более воевать, считал его, прости, обычным хлыщом.
Будушевская невесело улыбнулась:
– Мы говорим о разных людях. Ты имеешь в виду артиста филармонии, а я полкового комиссара. Чтец, он же конферансье и куплетист, остался в прошлом, мы расстались довольно быстро, без скандалов. А с комиссаром расписалась в мае сорок первого, познакомились в его гарнизоне, где давали шефский концерт…
Почти год клоун и гимнастка выступали на передовой в перерывах между боями на открытой площадке, в кузове грузовика с откинутыми бортами, в сохранившемся клубе или лазаретах. Для Малышева тот год был самым счастливым, если можно таковым стать на фронте, рядом со страшной войной, постоянными артналетами.
Однажды в трескучий мороз Будушевская слегла с воспалением легких, больную срочно отправили на санитарном самолете в тыл. Спустя месяц до Малышева дошла весть, что актриса, к счастью, выздоровела и работает в Свердловском цирке и, что самое главное, в третий раз вышла замуж.
Не в силах оставаться в одиночестве, клоун в опустевшей столовой военторга залпом выпил стакан разбавленного водой медицинского спирта и уставился ничего не видящим взглядом в тарелку с соленым огурцом. Таким «незрячим» Малышева отыскал Арзуманов. Виталий Сергеевич поднял на товарища помутневшие глаза:
– Выпьем! Армянского коньяка, к сожалению, нет.
Арзуманов взял бутылку, натренированным жестом манипулятора спрятал неизвестно где, поднял клоуна, привел в снимаемую квартиру, где с женой – она же ассистентка, – и двумя дочерьми-погодками занимал комнату.
– Имею право выпить или нет? – вопрошал Малышев заплетающимся языком. – Другим прощают выступления под градусом, а мне непозволительно разок хлебнуть горячительное?
Фокусник с женой раздели клоуна, уложили на узкий диван.
– Ты забыл, что завтра очередной концерт в госпитале, пьяному или не протрезвившемуся с больной головой на концерте нечего делать, – наставлял Арзуманов. – Не желаю, чтобы моего друга увидели в образе свиньи. Спи, не думай, что мои девочки останутся без места – возьмем их к себе в кровать. Пожалуйста, не ворочайся, иначе заскрипят пружины и дочери не выспятся.
Трудно оказать, как бы впредь выступал клоун, наверное, вымученно, как приготовишка, насильно вытолкнутый в манеж, все бы удивлялись, куда подевалось отточенное мастерство, где брызжущий через край юмор, импровизация?
Утром, умывшись, выпив пару чашек желудевого кофе (где в войну было найти натуральный?), Малышев пришел в выглядевший не праздничным цирк. Напялил парик, облачился в широкие штаны, туфли с удлиненными носами и вышел в манеж. «Сейчас или никогда!» – приказал себе Малышев, чувствуя, как в теле напряглась каждая клетка.
В ранний час в цирке шла очередная, плановая репетиция. Не горели софиты. У барьера крутили «колесо» две девушки. Поодаль разминались эквилибристы [7] , им ассистировал отец, бывший руководитель номера «Икарийские игры» [8] . За форгангом лаяли собачки, протяжно кричал осел, били копытами кони, в клетках урчали медведи.
7
Эквилибристика – вид циркового искусства, акробатические упражнения при неустойчивом положении тела с сохранением равновесия (напр. на канате, шаре, руках).
8
Икарийские игры – подбрасывание партнера ступнями поднятых ног. Элемент состязаний, проводившихся в Древней Греции.
Те артисты, кому не хватило в манеже места, не пришло время репетиции, сидели в первом ряду, массировали икры ног, переговаривались.
– Извините, Виктор Сергеевич, – робко сказал инспектор манежа, увидя переодевшегося клоуна, – но вас нет в расписании репетиций.
Про себя инспектор подумал: «Если непревзойденный Малышев желает шлифовать свои номера, то сколько же часов ежедневно надо репетировать молодежи?..»
– Маэстро, дайте верхнее ля! – попросил клоун скучающего в оркестровой ложе трубача и, когда труба пропела, добавил: – Премного благодарю!