Усобица триумвирата
Шрифт:
– Для меня? – оживилась она, впрочем, не сильно удивляясь, ведь семья ей нет-нет, да писала. – Скагул, будь ласков, подай, - попросила она отрока. Тот подошёл к полоцкому князю и протянул руку. Делать было нечего и, лишённый возможности передать лично, Всеслав вложил в ладони крепкого и сосредоточенно-хмурого парня письмо. Натянуто улыбнулся:
– Держи.
– Стало быть, проездом и ненадолго? – приняла Киликия переданное, и действительно узнала почерк одного из братьев. Что ж, прочтёт позже.
– Мне, признаться, любопытно посмотреть
Жене Святослава хотелось что-нибудь швырнуть в его наглое лицо. Разве могла она после такой формулировки сказать, чтоб уезжал поскорее? Да, действительно, не выгонишь, некрасиво будет.
– Тут особисто смотреть нечего, - пробасил Алов, оставленный охранять семью своего князя. – Те же реки, леса да поля, что и всюду.
– Верно, - подхватила Киликия.
– Как бы то ни было, - словно не поняв намёка, продолжил Всеслав, - сегодня у нас праздник, и мы не привыкли находиться в дороге в этот день.
– Что за праздник?! – радостно-любопытно всполошился Глебушка возле матери.
– Как это у вас здесь его называют… - пошевелил полоцкий князь пальцами в воздухе, приманивая нужное слово. – А! Купало.
– Ох, - перекрестилась боярыня Мария. Киликия посмотрела на присутствующих черниговских нарочитых. Не у всех на лицах отразилась оскорблённость, кто-то и вовсе продолжил есть, будто ничего не заметив. За Нейолой и Всеславом стояли их дружинники в серых плащах из волчьих шкур, многим должно было быть ясно, что они язычники.
– А как его отмечают? – продолжил княжич с совсем детским интересом. Всеслав улыбнулся мальчику, посмотрев на него так тепло, что Лика похолодела, невольно положив ладонь сыну на плечо.
– О! Это довольно весело! Мы зажигаем костры и поём песни до самого утра, а девушки плетут венки и запускают их по воде…
– Я бы хотел запустить венок! – загорелся этой фантазией Глеб.
– Бесовство, - шепнул кто-то из старых бояр.
– Глебушка, - осадила сына княгиня, - это не наш праздник, не христианский, мы в нём не будем участвовать…
– У нас, княгиня, - поправил её Всеслав, - нет запретов, как у вас. Не надо быть язычником, чтобы праздновать с нами. Что такого мы делаем, чтобы это напугало вас? Вы ходите в храмы, а мы – под чистое небо. Но разве небо не создание вашего бога? Разве вода и огонь созданы не им же, по вашей вере? Чем же может осквернить созданное богом других божьих созданий?
– А ты поднаторел в нашем учении, - подметила Киликия.
– Ваши ритуалы… - процедила Мария.
– Признаться, - вмешался её муж, Илья, - вниз по Десне есть Святая роща[2]. До смерти князя Мстислава там даже открыто собирались люди, я ещё помню это… Потом, когда Ярослав стал присылать своих наместников да греческих попов, их выгоняли оттуда. Возможно, вам подойдёт сие место для Купалы?
– Илья… - хотела возразить ему женщина, но он посмотрел на неё грозно, и она замолчала. Бояре, которые скептично восприняли
– Что ж, - улыбнулась и она, - вы правы, славные мужи. Закон гостеприимства велит угождать гостям. Дадим же им соблюсти свои обычаи и отпраздновать, как следует.
Если княжеская семья будет заодно с черниговцами, им незачем будет против них злоумышлять, боярство всегда держится того князя, которых блюдёт их интересы, а не заезжает из Киева, чтоб установить свои порядки и служить выгоде стольного града. Хотят больших свобод? Киликия позволит почувствовать их, сама становясь во главе любых перемен. Так легче будет направить их обратно под контроль Святослава.
Они с Всеславом, наконец, встретились взглядами. Не отводя своего, он поклонился ей головой, благодаря. Киликия надеялась, что не вызовет осуждения черниговцев, ведь не она первой пошла навстречу. А в ней жило любопытство не меньшее, чем в сыне. Уставшая за эти годы от христианской аскетичности и суровости, она хотела взглянуть на языческий праздник. Многое она о них слышала, но никогда толком не видела, а рассказам церковников верилось мало, у тех все, кто не почитал Иисуса, были если не людоедами и поедателями младенцев, то колдунами и варварами.
– Ура! – воскликнул Глеб. – Мы будем запускать венки! А какие песни поют при этом? О походах, о подвигах?
– Обо всём, о чём попросит душа, - сказал Всеслав, - девушки поют о любви, например.
– О любви – скука! – поморщился княжич. – А на кострах будут жарить мясо?
– Это священный огонь! – не удержалась Нейола от замечания. Её чёрные глаза вспыхнули им самым, упомянутым. – На нём нельзя готовить!
Мальчишка испугался её грозных очей, и чуть вжал голову в плечи. Киликия потрепала его волосы, приободряя, и он пролепетал:
– Как огонь может быть священным? Его покрестят?
– Тебе это не нужно знать, Глебушка, совсем не нужно, - заверила мать, посмотрев на него с лёгкой грустью. Всё больше и больше походил он на отца, вот и любовь для него – скука, и все мысли только о ратных делах да сражениях. Запретил бы Святослав праздновать Купалу, будь он здесь? Наверняка бы запретил. С годами он делался строже, а после смерти Ярослава всё меньше думал и говорил о чувствах, всё меньше считался с ними; волновали его только дела, управление, политика и переговоры. А женщины ко всему этому не допускались. Почему же не воспользоваться случаем и не посвоевольничать немного?