Усобники
Шрифт:
После приступа болезни, когда удушье одолевало и кидало в беспамятство, Даниил приходил в себя медленно, долго чувствовал усталость, и тогда являлась к нему мысль отрешиться от мирской жизни, принять схиму. Ждал Стодола с лекарем. Коли Господу угодно, вернёт лекарь Даниилу прежнее здоровье, и он повременит с пострижением. Говорят, отец, Александр Ярославич, схиму принял при последнем дыхании.
Отец! При мысли о нём наваливалась на Даниила тихая грусть. Ведь он мало знал отца, больше понаслышке. Невскому было не до детей, жизнь прожил в делах государственных, заботами одолеваемый. Враги отовсюду к Новгороду подбирались: свей, немцы, татары грозились… Да и в самом Новгороде недруги не переводились. Господин Великий Новгород бил наотмашь, подчас и сам не мог ответить: за что? А потом одумается либо опасность почует, прощения просит. И Невского эта чаша не миновала. Даниил того не помнит, его в ту пору на свете не было, но Стодол хоть и мальцом на вече шнырял, а запомнил, как люд обиды сбои Александру Ярославичу выкрикивал, с княжения сгонял. Когда же враги снова начали угрожать городу, вспомнили о Невском, явились послы новгородские на поклон к Александру Ярославичу…
Думая об отце, князь Даниил вспомнил братьев. Выделяя им уделы, Невский, поди, и не мыслил, какие распри меж ними вспыхнут и станут они не защитниками, а разорителями Русской земли.
Об отце помыслил и в какой раз во сне его увидел, молодого, красивого, в броне, на коне. Въезжает он в город, а новгородцы толпятся, приветствуют. Но взгляд Невского не на народ, его, Даниила, высматривает. Увидел, с седла склонился, подхватил. Даниилка маленький, дитя ещё, радуется. Отец сажает его впереди себя, прижимает и говорит: «Я, Даниилушка, тебя рано от себя отринул, но настала пора нам вместе быть».
Пробудился Даниил Александрович с мыслью: видно, призывает его отец с отчётом, как жизнь прожил. И страшно Даниилу: отцовского суда он опасается больше, чем Божьего. Господь милостив, а отец будет судить той мерой, какой сам жил…
Время неумолимо, и ничто над ним не властно. Господь сотворил мир и вдохнул жизнь во всё сущее, он волен в ней и каждому отвёл своё время.
Человек не ведает, где и когда остановится колесница его жизни, то известно одному Богу. Но Господь безмолвствует, предоставив человеку время спасать свою душу добрыми делами. Однако человеку присуще забывать о том. Нередко суета жизни, сиюминутная благодать затмевает разум, а роскошь порождает пороки, зло торжествует, и гибнет человеческая душа.
В старости, будто от глубокого сна очнётся человек, прозреет, и его первые слова — к Богу, прощения молит. Но почему в молодости позабыл заповеди?
Не отказывай в благодеянии нуждающемуся, если рука твоя в силе сделать это…
Не замышляй против ближнего своего зла, когда он без опасения живёт с тобою…
Не ссорься с человеком без причины, если он не сделал зла тебе…
Не будь грабителем бедного, потому что он беден, и не притесняй несчастного у ворот…
Не делай зла, и тебя не постигнет зло…
Забыл человек, а должен помнить:
«И да воздаст Господь каждому по правде его и по истине его…»
На восьмой день, покинув Киев, посольство подъезжало к Москве. На беду, разыгралось ненастье, зарядили дожди, и дорога сделалась малопроезжей. У возка, в котором везли учёного доктора, дважды рассыпалось колесо. Покуда искали кузнеца, теряли время. Стодол бранился: коней гнали, торопились, а тут на тебе, последние версты едва плелись.
Боярин послал вперёд Олексу — упредить, что завтра посольство будет в Москве и что везут они лекаря…
Сокращая путь, пробирался гридин лесными тропами, коня не жалел, гнал. Одежда на Олексе насквозь промокла, сделалась тяжёлой, а сырые ветки больно хлестали по лицу. С деревьев падали крупные капли, а жизнь в лесу будто замерла, редко птица вскрикнет. От горячего конского тела шёл пар, но Олекса не давал лошади передохнуть.
Вот лес закончился, и гридин выбрался на широкий луг. Справа от него изогнулась Москва-река, а впереди Олекса увидел город, дома, избы, Кремль на холме, церкви, палаты княжеские и боярские. Звонили колокола. Гридин насторожился. Колокольный звон был редкий и печальный. Олекса пустил коня в рысь. Вскоре он въехал в открытые ворота Земляного города. Караульный из гридней узнал его, промолвил:
— Поздно, нет князя Даниила.
Олекса заплакал. Слёзы катились по мокрому лицу, но он не замечал этого…
Было лето шесть тысяч восемьсот одиннадцатое, а от Рождества Христова — одна тысяча триста третье.
Через год возвратился из Орды великий князь Андрей Александрович, так и не получив ярлык на Переяславское княжество. Тохта прислал послов с грамотой, и в ней великий хан писал, чтобы удельные князья жили в мире и владели теми землями, какие имеют.
Собрались князья в Переяславле, приехал и владыка. Митрополит Максим прочитал на съезде ханский ярлык, призвал князей к разуму.
Вскоре великий князь Владимирский Андрей Александрович отправился в Городец. Никто не знал, что потянуло его в город, где в пору юности он начинал княжить…
Забившись в угол громоздкой колымаги, обтянутой мягкой кожей, великий князь Андрей, закрыв глаза, задумался.
Не заметил, как жизнь промчалась, и всё в суете, тревогах. Брата Дмитрия вспомнил, долгую тяжбу с ним за великое княжение Владимирское. Одолел его, а пришло ли облегчение, удовлетворение? Ох, нет!..
Ездовой с передней упряжки зашумел:
— Го-ро-де-ец!
Андрей выглянул в оконце. Увидел колокольню и башни, стены бревенчатые и хоромы. Вздохнул облегчённо…
Здесь, в Городце, — минул всего год после смерти московского князя Даниила — великий князь Владимирский Андрей Александрович и смерть принял…
Умирал тяжко. Знал, суд Всевышнего предстоит. Дышал с трудом. Грех многолетний давил. Очи предсмертной дымкой затягивало. Ужели эти пожарища по его, Андрея, вине? Крики ордынцев и плач земли Русской…
И тогда в последних вздохах спросил мысленно князь Андрей:
– Простишь ли ты, Дмитрий, меня, перед Господом стоящего?
– Господи, будет ли на Руси покой?
Смерть примирила сыновей Александра Невского. Но не успели улечься распри, как внуки и племянники Александра Ярославича повели кровавую войну. Московский князь Юрий Данилович начал тяжбу с тверским князем Михаилом Ярославичем за великий стол. В неё втянули ордынского хана. Лишь князь Московский Иван Данилович по прозвищу Калита, внук Невского, начал собирать удельные княжества вокруг Москвы…