Усобники
Шрифт:
Изба на рыбацкой тоне вросла в землю. На шесте сеть развешана, ладья носом в песок зарылась. Завидев князя, рыбаки пошли навстречу. Андрей Александрович спросил:
– Отчего невод не заводите?
– Только вытащили, княже.
– Ну?
– Не больно.
– Что так?
– Видать, залегла. Перед дождём…
Великий князь и боярин вернулись во Владимир после того, как рыбаки во второй раз вытянули пустой невод.
Неудача на рыбалке не огорчила князя. В тот день его не покидало хорошее настроение. Часто возвращался к сказанному Ерёмой. Случится, умрёт Даниил, и по старшинству и по положению великий князь заберёт себе Переяславскую землю. Юрию хватит одной Москвы, и пусть благодарит, что он, князь Андрей, помог Москве сохранить Коломну…
В сознании промелькнуло: умер Дмитрий, не станет Даниила, и лишь он, Андрей, останется из братьев.
Скользнула мысль — и нет её. Что от того князю Андрею? Недружно жили, а когда отец по княжествам их рассадил, ещё большая вражда обуяла братьев, будто и не Невского они дети. Родная кровь не трогает жалостью сердце великого князя Владимирского. За вечерней трапезой пил много вина, но хмель не брал. Князь Андрей всё выискивал, какие обиды терпел от братьев, себя распалял, но, сколько ни старался, на ум ничего не приходило. Так и спать удалился.
А наутро, едва открыв глаза, великий князь велел позвать тиуна Елистрата. Пока умывался и расчёсывал костяным гребнем жидкие волосы, приковылял тиун, остановился у порога. Надевая рубаху, князь объявил:
– Отправляюсь я, Елистрат, к хану, обоз готовь.
– Что так?
– Сказывал Ерёма, Даниил плох. Юрий же молод, а хану решать, кому Переяславль отойдёт.
Тиун бородёнку потеребил:
– Дары сам, княже, отберёшь?
– Тебе, Елистрат, доверяю, не впервой. Да проследи, чтоб рухлядь молью не была бита, в короба уложена. Ордынцы на дары падкие. Не в очи, в руки заглядывают. Покуда не подмажешь, слова доброго не услышишь.
– О-хо-хо, сами по миру ходим, а Орду ублажай, — запричитал Елистрат. — Нет бы на торг идти, гостям иноземным ту рухлядь продать. Так нет же, нехристям отвозим.
– Ладно, старик, жадность твоя ведома. В полюдье доберём. Стряпухам накажи — еды нe только в дорогу, но и там, на прожитие, имелось бы. В Сарае деньгу побережём.
Тиун уже выходил, но князь Андрей окликнул его:
– Лалы да золото и серебро самолично отберу. Ты же, Елистрат, возьми в скотнице ту броню, что у свеев купили, шлем да бармици. То я хану в дар поднесу.
– Ох ты, батенька, — простонал Елистрат, — за ту броню плачено, плачено. Тохта того не стоит.
– Может, и так, но хану угождай да угождай. Да гляди, Елистрат, в полюдье без меня отправитесь, всё соберите без жалости, и чтоб за прошлое вернули. Смерда коли не поучить, он на шею сядет. За прошлый год сколь недобрали!
У двери тиун столкнулся с Ерёмой.
– Что печален, Елистрат?
– Тут, боярин, великого князя послушаешь — заплачешь…
Ерёма поклонился князю, спросил с усмешкой:
– Чем, княже, Елистрата обидел?
Но Андрей Александрович на то не ответил, сказал:
– Готовь гридней, дворецкий, в Орду едем.
– Спешно? Уж не Москва ль причина?
Князь Андрей кивнул:
– Догадлив, Ерёма.
– С тобой, княже, привык. Который годок дорогу в Орду топчем. По всему чую, до лета не воротимся…
– Уж так…
Вечером того же дня князь Андрей побывал на владычном подворье. В сенях великого князя встретил чернец, проводил в палату. Митрополит уединился в молельной, услышав о приходе князя, вышел.
– Здрав будь, владыка. — Князь Андрей низко поклонился. — Побеспокоил тебя, прости.
– Садись, великий князь, в ногах правды нет.
– Так ли уж? — рассмеялся князь. — Смерды, коли на правёже постоят, умнеют.
Сел в плетёное кресло. Митрополит пригладил седые волосы, подождал, пока князь сам заговорит, с чем явился.
– В Орду отъезжаю я, владыка, за благословением к тебе.
Помолчал митрополит Максим, мутными от старости глазами долго смотрел на князя. Наконец промолвил:
– Дела великого князя моим умом не понять, но о чём сказать хочу: повременил бы до весны.
– Что так, владыка?
– Побывал у меня инок из Москвы, слова епископа передал: князь Даниил болен тяжело, как бы не преставился.
– То известно. Однако дела великокняжеские не ждут. Не на пир званый еду я.
Митрополит вздохнул, а Андрей Александрович продолжал:
– Даниил — брат мой, и то мне ведомо, но дружба с ханом мне дороже. Я хану служу.
Взметнул митрополит белые от седины брови, произнёс властно:
– Ты не слуга ордынского хана, ты великий князь Владимирский и помнить о том должен.
Поднялся князь Андрей, сказал раздражённо:
– Знаю, но и иное помню: власть эта мне ханом дана, и он отнять её может. Путь мой дальний и опасный. Да и в самой Орде ровно в клубке змеином… Благослови, владыка.
Встал и митрополит, поправил золотой крест на тощей груди:
– Бог с тобой, княже Андрей. Я упредил тебя, поступай, как твоё сердце указывает, и пусть Господь бережёт тебя…
Но сосновым плахам Красного крыльца один за другим поднимались бояре и, не задерживаясь в просторных сенях, проходили в гридницу. Торопились, гадая, зачем званы. Ведь неспроста кликал князь. Такое случается, когда есть потребность выслушать боярского совета. На боярах ферязи долгополые, рукавистые, золотой и серебряной нитью шитые, камнями самоцветными украшенные. Входя в гридницу, отвешивали князю поклоны, рассаживались по лавкам вдоль стен. Даниил сидел в высоком кресле, седой, борода стрижена коротко, а лик бледный: накануне прихватило его, едва отдышался. Горящими глазами смотрел на входивших бояр. Вот они, его опора, товарищи боевые. Хоть и годы у каждого немалые, а любой ещё в теле и саблю в руках удержит.