Усобники
Шрифт:
Исмаил перекрестил старика:
– Нет на тебе грехов, Авдеюшка. Жил ты праведно, и за то воздаст тебе Господь, за дело твоё. А с Четой поговорю, замолвлю слово, авось сделает он добро…
Покинув старика, Исмаил отправился не домой, а к мурзе. Устал епископ сегодня, чужая боль не обошла его стороной, но хотел он ещё увидеть Чету.
Дом мурзы у самого базара. Глухая стена из белого ракушечника почти вплотную примыкала к дувалу. Злые псы кинулись под ноги епископу, едва он открыл калитку. Властный голос хозяина остановил их. Мурза удивился:
– Ты никогда не бывал у меня, поп. Что привело тебя ко мне, мусульманину?
Исмаил поклонился Чете:
– Не оскудеет рука дающего, и пусть добро воздастся сторицей.
– Ты к чему это, поп?
– Прошу тебя, сын мой, много лет рабу твоему Авдею, и не может он теперь исполнять то, что умели его руки. Смерть стоит у ног Авдея, и хочу просить я: позволь умереть ему на родной земле.
Мурза расхохотался:
– Ты выжил из ума, поп. Я отпущу Авдея, если дашь мне за него выкуп.
– Но мой приход беден.
– Ты возьмёшь у конязя, какой первым приедет в Сарай.
Но Сарайский епископ Исмаил знал, что до весеннего тепла никто из князей не побывает в Сарае, а старый мастер вряд ли дотлеет до конца зимы. По всему видно, покоиться ему в чужой земле. А если и отыскал бы епископ деньги на выкуп, то с кем отправить старика на Русь?
«Сколько же их, потерявших отечество, влачит рабскую жизнь в Орде, и кто повинен в том?» — задавал епископ сам себе вопрос, и ответ был один: повинны князья-усобники.
Доколе? Господи, — молил Исмаил, — вразуми, наставь на путь истинный, отведи грозу от Русской земли, спаси людей её!
С моря Хвалынского дул сырой, пронзительный ветер, съедал снег. В домике епископа было неуютно, холодно. Исмаил кутался в овчинный тулуп, смотрел, как в печи скупо горят сухие кизяки. Разве могли они дать тепло, какое исходило от берёзовых дров? Поленья, щедро подброшенные в печь, горели жарко, и оттого в избах, даже топившихся по-чёрному, воздух был сухой и горячий.
Наезжая на Русь, Исмаил любил спать на полатях, где можно разоблачиться, сбросить с себя всё верхнее платье. Отдыхало тело, и не пробирала дрожь.
В последний приезд во Владимир епископ узнал: митрополит Максим болен, и недалёк тот час, когда душа его предстанет перед Богом. Кто будет преемником Максима, на кого укажет Константинопольский патриарх? Дал бы Господь того, кто будет надёжным помощником князю, собирателю Руси. А что такой князь непременно сыщется, Сарайский епископ уверен. Трудно будет ему сломить князей-усобников, но не в силе правда, а в Боге, в истине. Как бы он, Исмаил, хотел дожить до такого часа, чтобы увидеть Русь, освободившуюся от татарского ига, чтобы не слышать колёсного скрипа арб и визгливых криков баскаков! Порастут татарские тропы высоким бурьяном, и будет сочной трава на землях, окроплённых кровью русичей, угоняемых в полон.
Сарайский епископ широко осенил себя двуперстием, сказал:
– И тогда быть Руси в величии и никаким стервятникам не терзать её.
Мысленно Исмаил перебирал удельных князей. Великий князь Дмитрий? Нет, слаба его властная рука. Андрей Александрович? Нет, этому не быть собирателем, хоть и властолюбив, а разумом обделён, в Орде опору ищет. Тверской Михаил Ярославич? Но его князья не поддержат. Михаил и Андрей соперники…
Всех князей перебрал епископ и ни на одном не мог остановиться. А вот о сыновьях московского князя Даниила, Юрии и Иване, Исмаил даже не помыслил. Да и самого Даниила Александровича он не брал в расчёт: слишком мало княжество Московское, чтобы ему объединять удельную Русь.
– О-хо-хо, — вздохнул епископ, — неисповедимы пути Твои, Господи. Ужели заблуждаюсь я в помыслах своих и не быть Руси единой?
Но Исмаил отогнал от себя Сомнения — время величия земли Русской наступит, Господь не отвернёт от неё лик Свой.
Монашка поставила гречневую кашу, залила её молоком. Сотворив молитву, Исмаил сел за стол. Вспомнил, как навестил он в Городце князя Андрея с женой, молодой княгиней Анастасией. Она исповедалась у епископа, дала на церковь серебро и золото. Княгиня Анастасия угощала епископа ухой из краснорыбицы, свежепробивной икрой и мёдом из разнотравья.
В глазах княгини Исмаил уловил страдание. Спросил: «Вижу печаль в душе твоей. Что терзает тебя?»
Княгиня Анастасия только очи потупила, а епископ не стал допытываться. На исповеди покается, и тогда отпустятся ей грехи, коли они за ней водятся.
Исмаил ел, а монашка, сцепив на животе руки, молча взирала на его трапезу. Вот уже больше шестнадцати лет жила она в этом доме. Служила владыке Феогносту, теперь за владыкой Исмаилом доглядывает. Много лет назад угнали её ордынцы, на невольничьем базаре купил её епископ Феогност. Домой, на Рязанщину, она отказалась ехать: никого у неё не осталось, а тут и церковь приберёт, и просфоры выпечет, да и владыке приготовит, обстирает…
Монахиня молчалива, но и Исмаил немногословен. Даже в проповедях он краток.
Давно, так давно, что епископу кажется, это происходило не с ним, он, маленький, тщедушный мальчик, жил в Рязани. Отец выделывал кожи, и от бочек, стоявших в сенях, всегда исходил кислый дух.
Рядом с избой была церковь, и Исмаил днями пропадал в ней. От дьячка познал книжную премудрость и службу. Однажды отец сказал матери: «Из этого молчуна скорняка не жди, ему дорога в попы…»
Когда епископ отодвинул чашу с едой, монахиня промолвила:
– Владыка, старый мастер, что живёт у мурзы Четы, присылал, исповедаться хочет.
– Почему раньше молчала? — недовольно проворчал Исмаил и, сняв с полки нагольный тулуп, вышел из дома.
– Владыка, ты внял моему зову. Я знал, ты не забудешь меня, когда пробьёт мой час.
Исмаил опустился на колени, положил ладонь на лоб умирающего:
– Господь услышал страдания твои, искусный мастер.
– Ведаю, смерть явилась ко мне на чужбине. Заглядывал ко мне в камору мурза, говорил — выкуп за меня назначил. Кому я ныне нужен? Исповедаться хочу, владыка.