Успех
Шрифт:
Это один из способов получить над ними власть.
Ужас, ужас.
— Чем вы еще занимались? — спрашиваю я, стиснув ляжками ладонь Урсулы.
— М-м-м?
Это был уже восемнадцатый раз подряд, что она забиралась ко мне в постель, и, похоже, вполне пресыщенная рутиной, стала приступать к выполнению своего задания с, я бы сказал, оскорбительной деловитостью и быстротой (и дело не в том, что мой петушок стал давать сбои. В последнее время он слушается меня беспрекословно).
— Ты и он. Чем вы еще занимались?
Я неловко обнимаю ее за плечи, возвышая тембр голоса, чтобы он звучал несколько более дружелюбно.
— Ну да, — задумчиво бормочет она мне в подмышку (не знаю, как она терпит эти отвратительные интерлюдии), — мы и правда еще кое-чем занимались.
— …Неужели? Чем же, например?
Она чуть отодвигается.
— Не могу сказать вслух.
— Давай, скажи, — словно со стороны слышу я свой глухой к мольбам, монотонный голос, который я специально выработал для подобных расспросов. — Давай.
И снова, с обреченным стоном, как попавший в безвыходное положение труженик, которого просят переключиться с одной бессмысленной работы на другую, моя названая сестра соскальзывает вниз по кровати. Наши тела не соприкасаются, пока я не чувствую, как ее губы крепко, решительно обхватывают мою плоть.
— Понравилось? — спрашиваю я с благоговейным недоверчивым страхом, когда ее голова показывается из-под одеяла.
— Привыкнуть можно, — отвечает Урсула, неприязненно морща нос.
Сомнительный идеал, не так ли?
После каждого из подобных ночных актов — после удовлетворенного «вот» Урсулы, произнесенного тоном поистине умудренной девственницы, — моей незамедлительной и преобладающей реакцией была острая благодарная жажда ответить взаимностью. В первую ночь я как дурак скользнул вниз кровати и только после унизительной борьбы — Урсула наполовину сползла вниз вместе со мной — я, моргая, вынырнул наружу. Это явно была неудачная мысль. На протяжении нескольких последующих ночей я тянулся к лежащему рядом со мной телу в состоянии некоей экстатической осторожности, как если бы это был ребенок моего друга или ядерный реактор, но пальцы мои касались трупа, окоченевшего, как замерзшее в морозную ночь бревно. Однажды она резко дернулась прочь, и я сдавленно зарычал в темноте. За одно лишь мгновение я вернулся к исходной точке. С тех пор я прекратил свои попытки. Но скоро попытаюсь вновь. Я уже думал, как поступить наилучшим образом.
Знает ли про нас Грегори? (Говорил ли он что-нибудь?) Думаю, нет. Думаю, у него сейчас другое на уме. Конечно, его защищает природное самомнение, но теперь появилось кое-что новое, и я наверняка знаю, что именно. Он выглядит испуганным (поглядите на него! Онвыглядит испуганным).Он выглядит так, будто сам воздух может в ярости ринуться на него… Когда мы были детьми, это я всегда был напуганным, это меня всегда мудохали в школе, это меня всегда колотили городские, это мне задавали взбучку садовые сторожа, это я всегда плакал из-за всякой чепухи, всегда дрожал от страха. Грегори в детстве вообще почти не плакал — разве что при виде чужого горя (что правда, то правда). Теперь он расхаживает с трепетной улыбкой на дрожащих губах, как человек, которого переполняют эмоции. Он действительно испуган.
Думаю, в конечном счете мне не стоит вмешиваться в его дела. Нечто делает это вместо меня. Кажется, все идет словно по некоему плану.
— Привет. Заходи, Терри.
— …Куда?
Я стоял на широкой подъездной дорожке перед домом мистера Стэнли Телятко в Фулеме — красновато-коричневым викторианским особняком на три этажа, к которому лепились, блестя стеклом, современные пристройки. Телятко обращался ко мне через поднятое окно одной из этих славных маленьких добавок. Она напоминала овальную комнату для завтрака с розовыми стульями и разномастными пуфами. Его крупное белое лицо ничего не выражало.
— Через навесы для машин.
О, да у вас не один навес для машин, подумал я, успев заприметить три автомобиля в гравийных колеях — тяжелый «форд-гранада», микроавтобус и «остин-мини».
— Через какой именно? — спросил я.
— Навес только один, — важно ответил Телятко. — «Гранаду» я держу на дороге. Навес — для малюток. Вход сбоку.
Малолитражек, значит, тоже несколько…
— О'кей, — сказал я, слишком поздно догадавшись, что склонность Телятко к множественному числу была всего лишь вопиющим результатом фонетических искажений, к которым он прибегал намепенно, дабы подчеркнуть свою крутизну (несомненно лет десять назад произношение у него было другим. Но лет десять назад у него не было ни «навесов», ни «малюток»). Предположительно отсюда же шло и егораскатистое «р» («Пр-р-р-ивет»), которое вместе с дурным запахом изо рта должно было тем более решительно подчеркнуть существующие между нами дружеские отношения.
Я зашел сбоку — голова Телятко проворно скрылась в окне — между столбами автомобильного навеса и оказался в открытом вестибюле, где со стенных крючков свисало множество плащей, накидок и велосипедных пончо, будто строй ссохшихся заключенных в далеком северном лагере. Куча ампутированных ног — разбросанные резиновые сапоги — валялась на мощенном плиткой полу. Стеклянная стена отъехала в сторону: Телятко повернул в широкий коридор, который мгновенно раздался просторной двухуровневой гостиной — пухлые белые ковры, как снег на мху, лежали перед диванами, длинными, словно ряды в кинотеатре, камин был размером с задний вход Версальского дворца, за плавно изогнутой барной стойкой высились стеллажи, уставленные бутылками.
— Скотч? — спросил Телятко. — Вот мои запасы. Выбирай сам… Если, конечно, ты не предпочитаешь это сладкое дерьмо, — добавил он, презрительным жестом указывая на бутылки с «Парфе Амур» и мятно-шоколадным ликером, выстроившиеся вокруг него. — Моя жена пьет всякое сладкое дерьмище. Перед ланчем.Это надо видеть.
— Ну и хоромы у вас, — сказал я.
Телятко взял позолоченный нож для разрезания бумаги и, зайдя за стойку, вонзил его в одну из четырех коробок с надписью «виски».
— О боже. Вы что, оптом покупаете?
— Можно сказать и так, — учтиво откликнулся Телятко. — Что за дом без водки и виски. Тут у меня четыре коробки виски, четыре водки, четыре джина, четыре рома, четыре кампари, четыре вермута, четыре бренди. На круг выходит — меньше двух фунтов за бутылку, наликом.
— Правда? Так вам удается покупать по дешевке?
— Нет, я еще сверху доплачиваю. Не надо быть… Мейнардом Кейнсом, [15] чтобы сообразить. Конечно по дешевке.
15
Мейнард Кейнс (1883–1946) — знаменитый британский экономист, стоял у истоков теоретической макроэкономики.