Успех

Эмис Мартин

— В общем, так или иначе, ты с ним переспала бы. Если, конечно, у него…

Джен выдержала мой взгляд.

— Да. И с тобой бы тоже. Если бы и у тебя все было в порядке.

— Но почему ты не осталась, черт побери? Почему не осталась?

— Я собиралась остаться! Но он сказал, что мне лучше уйти. Сказал, что ты не вернешься, а может, вернешься и привезешь с собой его сестру. Что-то в этом роде.

— Значит, вот как все было.

— Я просила его сказать тебе, чтобы ты мне перезвонил. Но ты так и не перезвонил.

— А он мне так ничего и не сказал.

— Так, выходит, он тебе ничего не передал?

— Нет. Но теперь все в порядке.

Итак, наконец мы знаем. Итак, наконец мы

узнаем многое из того, чего не знали раньше. (По крайней мере я не знал — а вы?) Боже. Все это слегка настораживает, верно? Я хотел сделать ему больно — хотел разбудить его воображение, заставить его увидеть разницу между ним и всем остальным, — но мстить оказалось почти не за что. Теперь ясно видно, из-за чего он такой замудоханный. И она тоже.

Но теперь я их больше не боюсь. И никогда больше не позволю им пробудить во мне чувство вины. Теперь они чужие, которых следует пожалеть, принять в расчет и оставить. Мир, к которому они принадлежали, исчез. Его больше не существует; все, что осталось, мусор, отбросы.

В тот вечер, когда многое в наших жизнях переменилось к лучшему, в тот вечер, когда все встало на свои места, я столкнулся с Грегори в коридоре. Он возвращался из своей дурацкой «галереи», а я собирался с книжкой до Квинсуэй — поужинать где-нибудь подороже.

— Привет, — сказали мы одновременно.

Грегори снял пальто, вид у него был больной и измученный. Да, что-то он опускается, подумал я: одежда у него уже далеко не та.

— Как поживаешь? — агрессивно спросил я, натягивая новые перчатки.

Несмотря на мою уверенную позу и рискованную близость, Грегори повернулся и посмотрел мне в глаза.

— Отлично, — сказал он.

— Хорошо. А как дела в галерее?

— Отлично, — сказал он.

— Хорошо. Тебе по-прежнему там нравится?

— Пожалуй, не буду снимать пальто, — неуверенно произнес он.

Накинув пальто на свои узкие, покатые плечи, он стал подниматься по лестнице.

— Урсула у себя, — громко сказал я. — Хандрит, как обычно. Сходи подбодри ее, чего же ты?

С этими словами я захлопнул дверь у него перед носом и прогулочным шагом, ухмыляясь, направился к лифту. За наклонным окном мне были видны прохожие, которых несло по улице, как опавшие листья.

Поужинал я на славу. Теперь у меня очень много этих забавных бумажек, которые люди называют деньгами, и, похоже, я могу делать почти все, что мне нравится. Добрый вечер! Рады снова вас видеть! Да, не знаю, но водки с тоником я точно не хочу. Креветки в горшочке, если можно, и, как обычно, филей. Звучит замечательно. И графин — чего? — красного? Спасибо. Нет, я больше не хочу смотреть меню, я его и так наизусть знаю! Так что, пожалуйста, кофе и — дайте-ка подумать — как насчет большой порции бренди??? Здесь я чувствую себя крутым. И я действительно крутой здесь — пришло время сказать это. ресторан — традиционный, семейный итальянский ресторанчик на площади — полон одутловатых мужчин с грубыми лицами и мускулистыми животиками, полон женщин с жесткими складками вокруг развратных ртов и нечищеными зубами, женщин, которым с виду не очень нравится спать с мужчинами, но которым чертовски хорошо, когда они это делают. По правде сказать, мужчины здесь зачастую фантастически отвратительны — жлобам все позволено, что с них взять — и неуклюже пытаются подступиться к экзотическим блюдам, которые они ворчливо заказывают по-матерински заботливым официанткам («Ты, придурок, лимон сверху клади», — услышал я, как один гурман советовал своему менее искушенному другу). Но, сказать по правде, и женщины редко на меня поглядывают; возможно, я представляюсь им заурядным жлобом; а возможно, кажусь слишком величественным и загадочным с моей книжкой в бумажной обложке, с моими сигаретами и вином и относительной сдержанностью, сидящим в одиночестве в этом переполненном месте.

Расплатившись по счету, держась осанисто и горделиво, я вышел на улицу. Пабы только

что закрылись, и отовсюду приятно веяло запашком иеху. За супермаркетом я заметил многообещающую потасовку, которая, похоже, была в самом разгаре. Перейдя дорогу, я присоединился к небольшой, но квалифицированной аудитории, которая наблюдала за тем, как двое увальней средних лет мутузят пьяного среди мусорных бачков. Парочка занималась этим вдохновенно и неустанно, несмотря на то что пьяный уже давно потерял сознание. Особой причины останавливаться у них не было, но они, задыхаясь, отряхнули руки, и мы все разбрелись, с хрустом ступая по выбитым зубам и битым стеклам. Да, мы действительно становимся все гаже. Мы разучились строить отношения мирно. Теперь мы делаем что хотим. На твоем месте я старался бы пореже выходить из дому в поздний час. Кругом полно людей, которые будут счастливы причинить тебе боль. Ничего не принимай на веру: будь крайне осторожен. Вот это по мне — никто не чувствует себя в большей безопасности. Похоже, мне начинает нравиться, как меняется мир.

Я свернул к здешним порномагазинчикам, торгующим допоздна. Мне нравится, когда внутри уже собирается порядочно извращенцев и когда за табачным прилавком нет этой девицы с Ямайки: у нее дурная привычка без предупреждения вставать со своего стула и вытряхивать всех извращенцев на улицу. Сегодня, к счастью, на ее месте сидел сам хозяин-грек, безутешно ковырявший в зубах пилкой для ногтей, и по меньшей мере шесть-семь извращенцев мечтательно торчали перед полками с порнографией, как перед писсуарами. Я присоединился к ним. Пролистал шесть-семь журналов, которые все как один были озабочены тем, чтобы показать мужчинам внутренности женских влагалищ и задних проходов. В каждом таком журнале сотни девушек, в каждом магазине — сотни таких журналов, а самих магазинов просто не счесть. Откуда являются все эти девицы, как владельцы журналов умудряются наложить на них лапу и заставить продемонстрировать нам внутренности их влагалищ и задних проходов? Мне кажется, во всем мире не найдется девицы, к которой не обращались бы с подобным предложением. Интересно, предлагали уже это Джен, или Урсуле, или Филлис, которая работает у Дино? Скоро таких девиц явно будет не хватать. Тогда настанет время заставлять девиц, которые этого не делают. Тогда мы узнаем, как выглядят внутренности всех влагалищ и задних проходов. Тоже неплохо.

Ночь сияла электричеством — ночь была набрана курсивом. Когда трассирующие струи дождя рассекли воздух, мостовая показалась мне шипящей сковородкой. Что делают люди на улицах в такую пору? Или им слишком жарко и не спится? От сырости в воздухе повеяло сладким запахом гниющих фруктов из брошенной тележки. Я остановился и посмотрел вверх. Вверху я увидел звезды.

Кому она нужна, эта ванная, подумал я, зайдя в квартиру. Оказавшись у себя, щедро плеснул в стакан на сон грядущий — виски лучше любой зубной щетки, — разделся, влез в старую пижаму и быстренько забрался в постель. Еще одна сигарета, еще один прошедший день, контора, следующий месяц, будущее — о жизнь, о смерть. Я прополоскал горло остатками виски и погасил сигарету. Выключив свет, я уставился в потолок. Но зрелище потолка не навевало сна. Мысли бешено крутились в мозгу.

Потом я услышал. Звук был слишком по-человечески печален, слишком глубок, чтобы не отличить его от гудящей, каплющей за окном ночи. Я приподнялся и сел. Розовато-лиловый, задыхающийся младенец, безумная женщина в безвоздушном пространстве, груда смертельно навалившихся подушек.

— Урсула? — спросил я.

Все кончилось в одно мгновенье. Я просто спустил штаны. Помню только запах — пота, слез, жидкости. Ее холодные бедра были покрыты гусиной кожей, но внутри у нее все кипело. Ее надо было сдавить, стиснуть, склеить заново. Я боялся, что она может взорваться, прежде чем я успею что-нибудь сделать. Ее била безумная дрожь. Она так задыхалась, что я закрыл ей ладонью рот — удержать в ней это дыхание, не дать ему отлететь вместе с жизнью.