Успеть. Поэма о живых душах
Шрифт:
— И вы, значит, пенсионер? — уточнял Виталий.
Иван засмеялся:
— Узнаю Виталия — дотошный человек! Ну, температура, ну, пенсионер, тебе-то что?
— А то, что остановят, проверят, и ему будет какая-нибудь санкция, назад завернут, и мне неприятность. Сам знаешь, им только дай повод!
— Какая санкция, ты о чем? — теперь Иван сердился уже на Виталия.
— Обыкновенная. Я в Москве был, там у пенсионеров право на проезд отняли. А кто после шестидесяти пяти в метро зайдет, отлавливают, берут штраф и сажают в изолятор!
— Бред, сплетни [5] ! — возмутился Иван.
— Бред, не бред, а мне лишних приключений на попу не надо, — вежливо выразился Виталий.
— Ты серьезно? — не поверил
— Не возьму, — твердо сказал Виталий. — Если бы у него хотя бы справка была, что он здоровый…
— Будет справка — возьмешь? — поймал его на слове Иван.
Без того мрачный Виталий помрачнел еще больше: понял, что оплошал, сболтнул лишнее. Но, видимо, он был хозяин своего слова, даже случайного.
5
Подтверждаю. Бред и сплетни. А.С.
— Со справкой возьму, — буркнул он. — Если успеете. Я в ночь собираюсь, часов в восемь выеду.
— Успеем! — заверил Иван. — Но ты меня удивил. Мы вот с Василием Руслановичем старики, нам положено с головой не дружить, а ты молодой, а уже, извини, в полном маразме.
— Это не маразм, Николаич, а знание реалий жизни. Ты мне дашь гарантию, что не остановят из-за него, не придерутся, не прицепятся к чему-нибудь? Только честно?
— Не дам.
— Вот и все. Будет справка — пожалуйста. Или еще вариант, у жены моей двоюродная сестра на Украину летала на похороны матери. Прилетели, а из аэропорта не выпускают. Весь самолет обратно улетел, а ей разрешили, потому что телеграмма о смерти матери, у нотариуса заверенная.
— Предлагаешь, чтобы Василию Руслановичу телеграмму о чьей-то смерти прислали?
— Ничего я не предлагаю, а говорю, как бывает. В смысле причины, почему ехать надо. Я бы на словах тоже что-нибудь придумал. Справка справкой, а еще сказать, что кто-то умер. Смерть все уважают.
— Кому сказать?
— Кто остановит.
— Да почему ты так уверен, Виталий, что тебя остановят?!
— Потому что ты сам знаешь, Иван, это закон подлости: когда у тебя что-то не так, сто пудов остановят. Нюх у них на это.
— Ладно, с тобой говорить — только время терять. Поехали, Вася, за справкой.
Когда выходили за ворота, Виталий окликнул Галатина:
— Василий Русланович!
Галатин обернулся.
— Я извиняюсь, конечно, вы прямо вот так поедете?
— Как?
— Ну… Сапоги эти ваши, шляпа…
— Что сапоги, что шляпа?
— Виталий, ты совсем? Дресс-код устанавливаешь? — возмутился Иван.
— Никакой не код, а менты увидят человека в такой одежде, мысли возникнуть могут.
— Какие?!
— Да любые. Он на американца похож, а это уже подозрительно.
Галатину показалось, что Иван тихо выругался. Или вообще беззвучно, но слово угадывалось по движению губ. А вслух Иван спросил:
— Виталий, тебе сколько лет?
— Сорок четыре, — с достоинством ответил Виталий.
— Ты при Сталине не жил, случайно? Везде тебе репрессии мерещатся.
— Не жил, а жаль, — ответил Виталий.
— Вот и поговори с тобой.
— Ладно, — сказал Галатин. — Костюм надену. Или что-нибудь попроще.
11
В машине Иван сказал почти с восторгом:
— Вот человек! Ему в министерстве служить, он бы там из любого кишки вынул и на руку намотал! Бюрократ урожденный!
— Уж да. Но где мы справку возьмем?
— Сейчас посмотрим.
Иван начал что-то искать в телефоне. Нашел быстро.
— Вот, пожалуйста. «Сделаем справку онлайн за один час. ПДФ на почту или доставка в тот же день. С гарантией прохода любой проверки, так как справки подписывает официальный врач».
— Звучит сомнительно как-то, — сказал Галатин. — Официальный врач подписывает, а шлют ПДФ, то есть выглядеть будет как копия, как распечатка.
— Хорошо, что ты при Виталии этого не сказал. Вот что. Не нужны нам эти жулики, и врач нам не нужен. А нужен нам Паша Любезкин. Это мой компьютерщик, мастер на все руки, помогал мне с кое-какими
Ехали молча.
Галатин в последние годы редко выбирался из центра, поэтому с любопытством смотрел на новые высотные дома, торчавшие там и сям, все гуще и плотнее по мере приближения к центру, особенно вдоль Волги, что понятно: красивый вид повышает стоимость жилья, великая река застройщику ничего не стоит, а прибыль дает, потому что покупатели охотно платят за удовольствие взирать, особенно с высоты, на ширь главной русской воды, о которой спето столько песен. Конечно, все эти человейники, как презрительно называют их многие, внешне не очень приглядны, но Галатин им это прощает. Он и в детстве, и в юности, и в молодости, да и потом не очень-то всматривался в окружающую среду, в архитектуру и прочее. Понимал, что особых красот в его родном городе нет, но Галатина интересовало всегда другое: как внутри домов живут люди в своих квартирах. Вот там он был любопытен до жадности, радовался за тех, у кого все устроено красиво и опрятно, огорчался, если видел беспорядок, ветхость и грязь. Еще интереснее ему было всматриваться в людей: как общаются, как говорят друг с другом, как проявляются доброта, забота, любовь, но и неприязнь, и вражда, и даже ненависть. Его родители за всю жизнь не сказали друг другу ни одного резкого слова, он со своей Женей тоже никогда не ссорился. И если вдруг оказывался где-то свидетелем скандала, страдал почти физически — Галатин был не просто пацифист, а пацифист болезненный. Казалось бы, такой склад натуры не вяжется с его увлечением рок-музыкой, она считается агрессивной, но это взгляд дилетанта, рок-музыка широка, а во многих своих проявлениях оптимистична и жизнерадостна. Именно поэтому кумиром и идеалом Галатина был и остается сэр Пол Маккартни, образцовый англичанин и очень нормальный человек. Не то что выпендрежник Леннон, которого, конечно, жаль, но который изо всех сил показывал, насколько противен ему всякий истеблишмент, всякие нормы и приличия. Даже его демонстративное жевание жвачки во время концертов, интервью и прочих публичных мероприятий должно было демонстрировать степень его пренебрежения общественным мнением, что мелко, согласитесь. Норму, нормальность Галатин уважал и в других проявлениях жизни, то есть в жизни вообще, норму не обывательскую, которая всего боится и послушна любой власти, а норму, векторно направленную на идеал, пусть недостижимый, хорошего отношения всех людей друг к другу. Отношения спокойного, мирного и созидательного. Вот и сейчас, глядя на окна домов, одинаковые и безликие, как клеточки в тетради по арифметике, он представляет, что за одним из этих окон молодая семья, он и она, и у них маленький ребенок. Они счастливы своей новой квартирой, постоянно что-то улучшают, юный отец, чувствуя себя хозяином целого мира, своими руками настилает полы, белит потолки и красит стены, свинчивает шкафы, которые пусть и похожи на тысячи, а то и миллионы других шкафов, и вещи в них тоже похожи, но дело-то не в шкафах, а в радости, что это твое, твоей жены, твоего ребенка, которые делают уникальным типовой мир. А под вечер они, закутав малыша, выходят с ним на балкон, и отец говорит, показывая ему заснеженную ширь и даль, как свои владения: «Это Волга. Волга».
«Во-га», — воркует малыш, и папа с мамой смеются от счастья.
Паша Любезкин жил в микрорайоне «Солнечный», по соседству с Сольским. Иван предупредил его с дороги о своем приезде и заранее изложил просьбу, Паша согласился помочь. Оговорился, что болеет, но, кажется, не вирусом, тем не менее пятый день не выбирается из дома, температурит, голова немного кружится, кашель постоянный, он не хочет никого пугать, поэтому не ходил в магазин. Он попросил привезти кое-каких продуктов, прислал сообщение с точным перечнем, Иван по пути остановился у супермаркета, Галатин пошел с ним для компании. Сверяясь со списком, Иван купил батон белого хлеба, половинку черного, картошку, квашеную капусту, лук, морковь, кусок недорогой говядины с костью.