Успеть. Поэма о живых душах
Шрифт:
И Паша отхлебнул чаю в третий раз.
— Нора была лучшей женщиной в моей жизни, так бы я с ней навсегда и остался, но тут Саша умирает. Приступ язвы у него был, увезли на скорой в больницу, лечили от язвы, там он получил воспаление легких, а умер, как потом сказали, от сердечной недостаточности. Так оно у нас и бывает: лечат от одного, болеешь другим, а помираешь от третьего. Фирма разваливается, с меня требуют долг, который я Саше не вернул, в счет долга отнимают квартиру, мы пытаемся жить у родителей Норы, поскольку моя мама с отчимом и моей сестрой в двушечке ютятся, я быстро понимаю, что с родителями Норы не уживусь, учитывая, что они меня в глаза называют тунеядцем, пришлось расстаться. Жить абсолютно не на что, отчим предлагает поехать к его брату в село, село пригородное,
— Нет, — сказал Иван.
— Смутно, — сказал Галатин.
— Ну, неважно. Наверно, потомок поволжских немцев, их всех еще до войны выселили, а его предки как-то зацепились. Амбициозный человек, радио свое у него там было, ведущего нанял, интернет провел по селу, интернет-сообщество местное создали, но ведущий уволился, вот мой отчим и порекомендовал меня Борману через брата — вести передачи, быть модератором сообщества, все чинить и налаживать.
— Это в какие же годы было? — спросил Иван.
— В нулевые уже. Через пару месяцев я там — первый парень на деревне, всем нужен, всем интересен, снимал комнату у бабушки Зины, а у бабушки Зины внучка Эльвира, двадцать лет, красоты необыкновенной, она и стала моей, как вы догадываетесь, четвертой женой.
И Паша отхлебнул чаю в четвертый раз.
— Все отлично, но тут возвращается некто Рома, который отбыл срок за злостное хулиганство, и предъявляет Эльвире претензию, что она его не дождалась. Эльвира удивлена до крайности и напоминает Роме, что ждать его не обещала и не собиралась. Рома кричит, что тем хуже для нее, и начинает меня бить. Ее ругает, меня бьет. А был он не один, было их трое, и я оказался в больнице. Залег надолго, Эльвира приезжала, потом перестала, потом узнаю, что она вышла замуж за Бормана, а Рома куда-то исчез. Что там было конкретно, не знаю, не интересовался. Обижен был, если честно, на Эльвиру, впал в депрессию, но спасла Ольга, врач от бога, психолог от природы, разведенная, с сыном, забрала меня к себе и стала моей пятой женой.
И Паша отхлебнул чаю в пятый раз.
— Мы зажили настоящей семьей, ее сын Артем меня обожал, а Олечка была…
— Лучшей женщиной в твоей жизни? — улыбнулся Иван.
— Вот ты смеешься, — упрекнул Любезкин, — а я потому так говорю, что на момент, когда я с ней жил, она мне и правда казалась лучше всех. Честолюбие во мне пробудила. Хватит, говорит, Паша, работать на других, заведи свое дело, у меня отец в банке работает, он тебе на бизнес-проект ссуду оформит. Я беру ссуду и открываю свою фирмочку. Комнатку снял, второй этаж старого дома, зато в центре, на углу Вольской и Московской, там еще магазин «Интим» был, может и сейчас есть, не знаете?
— Нет, — в два голоса ответили Галатин и Иван.
— Ну, неважно. Беру оптом компьютерную технику, всякое мелкое железо, продаю, заодно оказываю услуги по установке и эксплуатации, дела идут. Но тут в Саратов приходит своими оптовыми базами Москва, на этом все кончается. У нас же все Москве принадлежит, если вы не курсе.
— Еще как в курсе, — сказал Иван. — Москва — как спрут, по всей стране щупальца, весь крупный бизнес под ней. Вот хохлы предлагают Россию в Московию переименовать, глупость, конечно, но понятно почему: Москва — метрополия, все остальное — колонии.
— Точно, — согласился Паша. — Но мне от этого не легче. Я прогораю, у меня отбирают за долги помещение и абсолютно всю оргтехнику, хорошо я успел жесткие диски вынуть. Одновременно является папаша-банкир и говорит, что все мне простит и не посадит, если я исчезну из жизни его дочери, которая совершила ошибку и хочет сойтись с бывшим мужем, она с ним, кстати, официально не разводилось.
Тут Галатину вспышкой подумалось: бывает, значит, что распавшаяся семья воссоединяется. Тем более надо поскорей оказаться в Москве и своими глазами понять, что происходит, и попытаться как-то повлиять на события. И Галатин глянул на часы.
— Уже заканчиваю, — заметил его взгляд Паша. — По совпадению в это время мне звонит брат по отцу из Нижнего Новгорода, который меня нашел через
И Паша отхлебнул чаю в шестой раз.
— Почти год счастья у нас был, и тут умирает брат. Больной он был очень, вес под двести кило, это папа нас наградил таким избытком, вот и… Похоронили брата, я звоню посреднику, который у меня накануне деньги взял, тот не отвечает. Неделя, две — тишина. Ни посредника, ни денег. Обращаюсь в милицию, они пробивают номер, выясняют: номер левый, ни на кого не зарегистрированный. А мои клиенты требуют деньги, а денег нет, они подают в суд. Женщине я был должен двадцать четыре тысячи, мужику одному тысячу и бабушке пятьсот.
— В каком году? — спросил Иван.
— В две тысячи седьмом.
— Даже для седьмого — не такие огромные деньги.
— Тебя я тогда не знал, одолжился бы, — ответил Паша. — Не огромные, но взять абсолютно негде. Не у Виолы же. У нее были, копила на операцию, потому что она не стопроцентно слепая была, какой-то свет видела, тени какие-то, но и это стало пропадать, а для слепого хотя бы свет видеть — радость. Короче, суд. Я виновным себя не признаю, надеюсь на оправдание или хотя бы условный срок, а мне вдруг обвинитель требует пять лет колонии общего режима. Что интересно, судья даже у истцов спросила, не знаю, по протоколу или от души: как вам такой срок? Женщина в шоке: вы что, зачем столько, оставьте его на свободе, он так быстрей деньги отработает и вернет! А мужик, которому я тысячу должен, веселится: самое то, пусть сидит! А бабушка: я не знаю, вам виднее. Наши ведь бабушки, они только за своих внуков стоят, а остальных пусть Гитлер зажарит и живьем съест, глазом не моргнут. Суки наши бабушки, прости меня, господи.
— Гитлер-то при чем? — спросил Иван.
— Для метафоры, — ответил Паша. — В общем, дает мне судья, спасибо ей, не пять общего, а всего полтора года колонии-поселения. Прощаюсь с Виолеттой, прошу меня не ждать, предчувствия у меня были нехорошие, думал, что погибну. Но предчувствия не оправдались. Два месяца я в СИЗО просидел, полтора на карантине, потом поселение, и уже через год отпустили по УДО [6] . За все время единственный по-настоящему негативный момент был — когда перед карантином нас запустили на помывку. Голый человек и так беззащитен и унижен, ненавижу бани, а тут еще входят отморозки из СДиП, это аббревиатура такая, секция дисциплины и порядка. Матерых зеков подбирали с большими сроками, кто злой и кому терять нечего, на руках красные повязки, чисто СС, у одного на щеке свастика была, четко помню. И они начинают нас бить.
6
УДО — условно-досрочное освобождение.