Усвятские шлемоносцы
Шрифт:
— Сичас, сичас, голубь, про то почитаем. Про твоё назначение.
При виде книги мужики подтянули поближе скамейки, с нетерпеливым интересом, как малые дети, изготовились слушать неслыханное. Всякая книжица, даже школьный букварь, вызывала к себе в Усвятах почтение, а эта, обряженная медными бляхами и застёжками, ненашенских времён и мыслей, уже одним своим обликом заставила всех подобраться, а сбитый с толку Касьян даже пригладил волосы, как делал это всегда при встрече пришлого человека, перед неведомым.
В полной тишине дедушко
— Ага! Вот оно! — объявил он, обретя и сам подобающую благостность.
— А ну-ка… — заёрзали мужики.
Отстранясь и подслеповато сощурясь, дедушко Селиван начал ощупью лепить слова по частям, и от этой их разъятости звучали они торжественно и значительно, будто произнесённые свыше:
— Наре… наречённый Касияном да воз… возгордится именем своим… ибо несёт оно в себе… освя… щение и благо… словение Божие кы… подвигам бран… ным и славным…
Старик остановил палец и вопрошающе взглянул на Касьяна: усвоил ли тот сказанное?
— А исходит оно… из пределов гре… греческих… из царств… осиянных великими победами… где многия мужи почи… почитали за честь и обозначение Пла… Планиды… называть себя и сынов своих Касиянами… ибо взято наречение сие от слова… кас… кас… сис… кассис… разумеющего шелом воина… воина великаго и досто… славнаго императора Александра Маке… донскаго… и всякий носящий имя сие суть есьм непобедимый и храбрый шле… мо… носец.
Дедушко Селиван отнял от книги палец и ликующе вознёс его кверху:
— Уразумел? Шлемоносец! Во как толкуется имя твоё! Выходит, сызмальству тебе это уготовано — шлем носить.
— Чего напишут-то… — растерянно усмехнулся Касьян. — Сызмальства я гусей с телёнками пас. Да и теперь за лошадьми хожу.
— Телёнков-то ты пас, а шелом тебя, стало быть, ещё с той поры дожидался.
— Ну дак всё правильно! — хохотнул Давыдко. — Пойдёшь днями, наденут железну каску — вот тебе и шлемоносец! Всё как есть сходится.
Мужики посмеялись такому простому резону.
— Погодите, погодите! — остановил их дедушко Селиван. — Каску на кого хошь можно напялить. И на козла, и на барана. Не в каске суть. Ты вот думал, что ты Касьян да и Касьян, ан ты, вишь, какой Касьян. Вон как об твоём имени сказано: «Ибо несёт оно в себе освящение…» — понял? — «…и благословение к подвигам». Во как! Это не важно, что ты птахи не стрелил. Наука невелика, обучишься. Но ежели тебе уготовано, ты и не стрелямши ни в ково можешь такое сотворить, что и сами враги удивятся и воздадут хвалу и честь твоим подвигам, хотя и понесут от тебя урон и позор великий.
Касьян уже не перечил, а только сидел, нагнув голову, в усмешке терпеливо снося свалившееся на него стариковское празднословие.
— Вижу, парень, не веришь ты этому, — продолжал своё дедушко Селиван. — Дескать, пустое мелется. Ась? Тади давай зайдём с другого конца. Вот скажи, кто есть Прошка наш, Прохор Иваныч?
— Как кто? — пожал плечами Касьян. — Ну, председатель.
— Так, председатель. Верно. А мог ли он об этом знать, что будет председателем, когда вот так, вроде тебя, телёнков мальчишкой пас?
— Дак откуда ж ему…
— Тоже правильно. Не мог он этого знать. Нарекли его мать с отцом Прохором, бегал по Усвятам этакий конопатенький ушастый пащенок, ничего не знавший о себе, тем паче наперёд. Так?
— Ну так, ясное дело.
— А теперича давай заглянем в книгу… — Дедушко Селиван полистал, пришёптывая: — Прохор… Прохор… отыщем Прохора… Ага! Вот он! Ну-кось, как тут про него? — И снова перестроив голос на высокий лад, зачитал: — Смысл нареченья зело пригож… ибо разумеет собой… песно… песноводи… теля… во славу Господню. А составлено сие имя… как всякое зерно… из двух равно… равновеликих долей благозвучнаго грецкаго речения… в коем одна доля «хор» означает совместное песнопение… тогда как другая доля «про»… на оном наречии понимается как старший… А совместно сии доли… воссоединясь в оное имя… означают старшаго над хором, запевнаго человека… сиречь запевалу.
И опять дедушко Селиван поучительно воздел палец:
— Запевный человек! Ну дак ясно, Прошка наш во славу Божию песен не поёт, он партейный, книга-то не нонешняя, не теперь писанная. Но суть совпадает — запевала! Всей усвятской жизни голова!
— Н-да! — удивились мужики. — А гляди ты, верно ведь!
— А ну-ка, Селиван Степаныч, — заинтересовался Лёха, — читани-кось, чего там про меня сказано?
— Дак и про тебя пошукаю. Сичас и про Лексея…
Дедушко Селиван снова потеребил страницы, поперекладывал их туда-сюда и, отыскав нужное место, сперва побубнил про себя, а потом уж дал короткое разъяснение:
— Про тебя, милок, тут такое сказано, што Алексей — это вроде как защитник. Так вот и написано: заступник отечества, всех страждущих, слабых и малолетних, всех человеков и тварей божиих.
— Ишь ты! — Никола Зяблов восхищённо посмотрел на Махотина. — И Лёха наш, оказывается, в большом звании. Гляди-кось: защитник отечества! Высо-о-окая, Лексей, у тебя должность!
Махотин остался доволен таким истолкованием.
— Дак теперь давай и про Зяблова, — засмеялся он. — Кто есть таков? А то вместе пьём-курим, а что за прыщ — не знамо.
— Вот и про Николу… А Никола у нас… — готовно провозгласил дедушко Селиван. — Никола, стало быть, так: победитель! Во как!
Мужики поворотились к Николе Зяблову, сидевшему босо и без рубахи.
— Ух ты, едрит тя в кадушку с обручами! Вот это дак Никола! Вот это дак чин!
— Что ж ты, Николка, в Усвятах-то ошиваешься? — пуще всех хохотал Давыдко. — Тебе бы в портупеях ходить, а ты доси в одной майке бегаешь.
— Ладно вам, — конфузливо осерчал Зяблов. — Шутейное это всё. Для смеху писано.