Усвятские шлемоносцы
Шрифт:
И было в той тишине слышно, как в одичалом Селивановом дворе беспечно и обыденно чивикали воробьи.
— A-а, была не была! — наконец тряхнул головой Никола и, воротясь к столу, потянулся за кружкой. — Давайте, братки. А то так и водка выдохнется.
И, будто пробудившись, мужики ожили, потянулись наперекрёст, кто чем, нехоромной посудой, стукнулись и выпили молча и жадно. И пошли шариться по столу грубыми, нехваткими пальцами, разбирая не глядя нарезанное, накромсанное. И ели тоже молча, замедленно ворочая челюстями, жевали пополам с думой.
— Чего
— Ну дак чево… Ясное дело. — Никола Зяблов потянул со стола пряник. — У нас, почитай, полдеревни берут.
— Какой — полдеревни!
— И мы, видать, не последние…
— А кто после нас? Хворь одна.
— Как оно пойдёт… От метлы щели нет…
— Дак, мужики, чево слыхал я в магазине-то. Будто сперва к конторе собираться. А потом уже оттудова все вместе пойдём.
— Ну и правильно. Так-то ладнее.
— И штоб подводы были. Сидора покидать.
— Подводы дадут, чего ж не дать. Не в гости к куме…
— Да вон Касьян сам и запрягёт, сколь надо.
— Это можно, — кивнул Касьян.
— Касьяну и самому итить.
— Ну дак што… Кто-нибудь потом лошадей обратно отгонит. Да хоть Селиван Степаныч.
— Об чём толк, — готовно согласился дедушко Селиван. — Отгоним, отгоним лошадок. За этим не станет.
— Ну да ладно. Это пустое, — перебил Никола Зяблов. — Пешие ли, конные — все там будем. А вот забота: сено! Надо бы наказать Прохор Ванычу, штоб нашим бабам сенца дал, не обидел бы. Одни ведь остаются.
— Даст, раз обещался.
— Дак кто ж его знает… Время теперь такое… Овёс вон забрали. И сено могут затребовать. Лошадей-то небось на войне тоже надо кормить. Они не виноватые.
— Сено! Хлеб неубранный остаётся.
— Да-а… — почесал за ухом Давыдко. — Не ко времени война зачалась. Что б ей погодить маленько? Ну хоть недельки с три-четыре. Пока б сено прибрали да хлеб. Управились бы, а тогда…
— Что и говорить, не в срок затеялась.
— А и когда война была нашему брату пахарю в пору? — посмеялся дедушко Селиван. — Смерть да война незваны завсегда.
— А я уж было сарайку начал рубить, — сокрушался Давыдко. — Венца три до крыши не довёл. Знато, дак уж лучше б не начинал, лежал бы материал в сухом.
— У меня возле кузни три лобогрейки раскиданы, — покашлял в кулак Афоня-кузнец. — Прошка косится, да чего уж теперь… Делов там ещё не на один день.
— Нам всё — рано татарам на Русь итить, — засмеялся дедушко Селиван. — Завсегда дела находятся. То б надо, это бы… Дак вон и у Касьяна баба на последних сносях, пышкает, как квашня перед праздником. Тоже надо бы погодить с войной. Так ли, Касьянушко?
— Да уж скоро б должна родить, — потупился Касьян, почувствовав, как от этого напоминания какой-то тоскливый червь опять тошно соснул меж рёбрами.
— Ах ты, осподи, грехи наши! — вздохнул и дедушко Селиван. — Погоди бить, дай пальцы в кулак возьму. Ох-хо-хо… Да што поделаешь? Огонь с соломой всё равно не улежится. Так и война с нашими делами. А уж ежели занялось, годи не годи, а бросай всё да иди. Тут уж тушить надобно, пока и сама изба не сгорела.
Давыдко снова расплескал по чаркам, мужики, оборвав разговор, согласно выпили и тоже согласно закурили. Дым сизыми полостями заходил по избе, ища себе выхода.
— А я, ребята, от посыльного слыхал, — заговорил Никола Зяблов, — будто бригадир заявление в сельсовет подал.
— Какое заявление? — насторожились мужики.
— Ну, штоб, значит, взяли его на фронт. Вроде как по своей охоте.
— Да ну! Иван Дронов?
— Ещё на той неделе, говорят, подал.
— Гляди ты… а — молчок. Никому ни слова.
— А чего б ему в дуду дудеть?
— Ну, криворотый! Лих, лих малый!
Мужики поудивлялись, покрутили головами, и было заметно, что им почему-то сделалось неловко друг перед другом от этого известия. С ними было такое, как если бы они вшестером тужились одолеть бревно, но так и не подняли, а пришёл Иван Дронов, не шибко-то и казист с виду, но, долго не раздумывая, подхватил и понёс. И стало оттого совестно и непонятно: как же, мол, так? И в оправдание своей нерасторопности начинала вертеться злая мысль, хотелось придраться, а нет ли тут чего, какого подвоха, по правилам ли сия ноша поднята?
И первым придрался Кузьма, уже заметно охмелевший.
— Да бросьте, не возьмут его! Кто ж будет бригадирить? Это он так, покрасоваться. На него небось уже и бронь наложена.
— Да не, на Ивана не похоже, — сказал Лёха Махотин. — Не такой он мужик, чтоб козырнуть заявлением.
— А чего ж: подал — а доси дома?
— Что ж тебе, так вот и сразу? Поди, ещё рассматривают бумагу-то. Наверно ж, не один наш Иван.
— Посыльной говорил, в Верхних Ставцах ещё сколько-то таких, — уточнил Зяблов. — Да из Ситного учитель.
— Ну вот, вишь… Да по другим сёлам. В военкомате тоже теперь запарка. Ну-ка, всех учти, всех сосчитай, кого брать, кого погодить.
— Так-то, пока рассмотрят, — хмыкнул Кузьма, — дак я, нерассмотренный, поперёд их там буду. Какая ж разница? Али за то пули им особые отольют, золочёные?
— А вот та и разница, — сказал Лёха Махотин. — То ты сам, а то по повестке.
— Ага… — вертанул белками Кузьма. — В хорошие набивается.
— А ты чего ж не догадался? — спросил Лёха. — Ты б тоже, не будь дурак, взял бы да поперёд его заявление подал. Глядишь, тебе тоже местечко подобрали б, умнику. Два аршина на бугре. A-а! Кишка тонка! Заткнись лучше.
— А ты? Ты-то сам чего ж не подал? — взвился Кузьма. — Ты ж у нас тоже всех разумней, как послухать. А сам небось первый штаны замарал…
— Не, малый, ошибся, — усмехнулся Махотин. — Штаны мои чистые. Когда надо — пойду. Прятаться за чужие спины не стану.
— Ох, ерой! В земле потурой! А из земли вытащи, дак и лапы кверху.
— Это какие такие лапы? — посерьёзнел, насторожился Махотин. — Смотри, друг, говори, да не заговаривайся. Как бы ты свои не задрал…
— Ладно тебе! — одёрнул Давыдко шурина.