Утешение
Шрифт:
К черту жизнь.
К черту любовь, и к черту каждого, кто говорит мне, как им жаль.
Я смотрю на мою малышку, спящую на руках ее дедушки. У меня есть Арабелла. У меня есть прекрасная девочка, которой нужна мать.
Члены ВМФ начинают ритуал. Я видела жен, которые проходили через это, и соболезновала им. Я не единственная, кто переживал подобные моменты.
Старшина Волфел выходит вперед и срывает жетон со своей груди. Он делает шаг вперед к урне, рядом с которой стоит деревянная коробка. Она занимает место гроба. Не было тела, чтобы его захоронить, только его часть. Аарона разорвало на части, в точности,
Старшина поворачивается к урне и отдает честь.
Один есть. Впереди еще двадцать.
— Соболезную твоей потере. Аарон был прекрасным человеком, — еще один член его бывшей команды говорит мне это. Я киваю, не способная сказать ни слова, зная, что неизбежный звук еще одного жетона, брошенного в урну, через мгновение сотрясет воздух. Снова и снова, мужчины подходят ко мне, выражают соболезнования и продолжают ритуал.
Я не могу вынести этого.
Я начинаю двигаться, но Марк держит меня крепко. Прежде, чем я успеваю подумать, Лиам делает шаг навстречу. Его кристально-голубые глаза воспалены и налиты кровью, но он пытается это скрыть. Он дрожит. Связь между Лиамом и Аароном была очень крепкой.
— Ли, я… — он останавливается и сглатывает. Я кладу свою руку на его, подавая знак, что не нуждаюсь в словах. Я знаю, что он чувствует. Боль потери очевидна в его глазах.
— Я знаю, — говорю я мягко. Он наклоняет голову и касается моей руки. Я кладу свою вторую руку ему на затылок и чувствую, как его трясет.
— Он был моим братом, — говорит Лиам, и еще одна слеза катится по моей щеке.
— Я… я… — мои заикающиеся слова, это все, что я могу вымолвить, пока он смотрит на меня.
Он ждет мгновение, глубоко вздыхает, выпрямляется и подходит к коробке. Изначально Лиам отказывался верить в смерть Аарона, так как слишком мало осталось от него для опознания. Он хотел верить, что его друг жив. Но я знала. Я почувствовала это однажды и пришла к необходимости принять это.
Я смотрю на свою дочь еще раз. Она лежит на руках своего дедушки, издавая непонятные детские звуки и абсолютно не осознавая, что никогда не сможет почувствовать любовь отца. Мне повезло, что в моей жизни есть мужчина, который качал меня и поддерживал, когда мне было больно. И сейчас он держит мою дочь. Если бы я могла вернуться назад во времени и попросить своего отца подержать меня, как маленькую девочку, и сказать, что все будет хорошо, я бы так и сделала. Она в полной безопасности, в то время как я чувствую себя брошенной на произвол судьбы.
Смотря на моряков, стоящих перед мемориалом, я закрываю глаза и пытаюсь разогнать мысли, которые терзают меня. Я потеряла его, в конце концов. Я вынесла годы беспокойства и страха, пока он выполнял свой долг, только чтобы получить обманчивое чувство безопасности, когда он покинул военно-морской флот. Теперь посмотрите, куда весь этот комфорт привел меня.
Наконец, последний жетон попадает в урну, и я поднимаю взгляд на Джексона, стоящего с опущенной головой. Чувство вины за то, что он отправил Аарона на смерть, неоспоримо, но я знаю, что Аарон не хотел, чтобы было по-другому. Он хотел погибнуть с честью и доблестью. Если бы умерли Марк или Джексон, он бы желал быть на их месте. Но сейчас я и моя дочь расплачиваемся
Оглядываясь вокруг, я замечаю других скорбящих о потере этого прекрасного человека. Я смотрю в толпу и замечаю лица его друзей и родственников. Его мать безудержно рыдает рядом с его отцом. Она тонет в своей боли, хороня своего единственного сына. Бывшие моряки, которые служили вместе с ним, и его друзья из «Коул Секьюрити» сидят, раздавленные горем потери.
Есть несколько людей, которых я не узнаю. Красивая блондинка стоит в стороне, вытирая глаза. Брюнетка — я предполагаю, Кэтрин — плачет в объятиях Джексона. Здесь так много народу, так много людей в форме. Это черное море скорби. Аарона любили, поэтому я не удивлена. Но никто не любил его больше, чем я.
Сегодня последний день, когда я позволю себе сожалеть; последний день, когда я буду плакать, потому что слезы ничего не меняют. Мне необходимо собрать все свои силы и держаться. У меня есть дочь, которая нуждается во мне, и я должна быть ей и матерью, и отцом.
Говорят… в один прекрасный день…. В один прекрасный день будет не так больно.
Вранье.
Никогда больше не будет хорошо, и прошлое никогда не перестанет ранить.
Я никогда не буду прежней. Женщина, которой я была раньше, умерла в ту минуту, когда к ней постучали в дверь. Я только оболочка женщины, которой когда-то была. Любящая, открытая, полная надежд женщина ушла. Надежда — та еще стерва, которую не волнует, что ты хочешь. Поэтому я полагаюсь на веру. Веру, что однажды я пройду через это и найду свое сердце снова.
Глава 2
Время проходит. Часы превращаются в дни, дни — в недели, месяцы проходят в тумане, но я продолжаю жить. Но живу ли я? Я дышу, встаю и одеваюсь, но я в оцепенении. Конечно, я улыбаюсь и надеваю маску «счастья», но это все иллюзия. Внутри я потеряна в пропасти скорби.
Прошло три месяца с похорон Аарона. Одно и то же дерьмо в разные дни. Моя дочь подрастает, и я ни с кем не могу поделиться этим. Хорошо, что она спит по ночам, поэтому я не в полном разладе. Первых трех месяцев было достаточно, чтобы довести меня до края, но в то же самое время только ради нее я продолжаю жить дальше.
Одиночество поглощает меня, но я никому не позволяю об этом знать.
— Нет, мама. Я в порядке, — говорю я раздраженно и, зажав телефон плечом, пытаюсь убедить ее в этом в миллионный раз. Если не она, то Марк звонит мне, чтобы проверить.
— Ли, ты не в порядке. Ты едва существуешь. Я собираюсь сесть в самолет, — упрекает она.
Это последнее, чего мне хочется. Она была со мной на протяжении месяца после рождения Арабеллы. Я думала, что сойду с ума. Ее ворчание и попытки заставить меня выйти из дома, ставили под вопрос разумность моего решения разрешить ей приезжать вообще.
— Господи, я в порядке. Я живу, и ты нужна отцу дома. Мы с Арабеллой в порядке, — лгу я.
Я прекратила рассказывать о своей жизни шесть месяцев назад. Очевидно, что есть определенный временной период скорби перед тем, как люди начинают говорить. Мои друзья до сих пор озабочены тем, что я на самом деле ничего не делаю. Я никуда не выхожу и отказываюсь возвращаться к своей работе репортера. Я не хочу быть в эфире и говорить с семьями, которые переживают трагедию. Я сама переживаю ее сейчас.