Утоли моя печали

Копелев Лев Зиновьевич

Семен, говоря о своей будущей диссертации, нарисовал на обрывке бумаги схему гироскопа - такую, как в школьных учебниках физики.

Веселый капитан уехал в Австрию, а через месяц Семена арестовали, и на Лубянке заспанный следователь предъявил ему обвинение в шпионаже.

Оказалось, что бывший одноклассник работал на американскую разведку. Австрийца-инженера, через которого он поддерживал связь с американцами, выследили, нашли у него отчет капитана о поездке в Москву и список людей, которых тот якобы завербовал и авансировал - значились довольно крупные суммы. Среди приложений к отчету был карандашный рисунок схемы гироскопа.

Веселого капитана посадили. Он сперва признался,

что завербовал своего школьного товарища и купил у него за наличные чертеж военного прибора. Позднее, на очной ставке, вспомнил, что прямо вербовать не вербовал, а только намекал; убедился в антисоветских настроениях собеседника, был уверен, что тот его понял, поэтому и сделал рисунок важного прибора. Денег он ему действительно дал меньше, чем указал в отчете, кажется, даже вообще не давал наличными, а принес выпивку, харчи и еще какие-то гостинцы; точно не помнит, был тогда сильно хмельным.

Следствие шло быстро. Капитан и его австрийский резидент были, видимо, настоящими шпионами, они "кололись" безоговорочно и услужливо помогали следователям, выполняя и перевыполняя их желания.

Упрямство Семена, который не винился и не каялся, все же не нарушало общий успешный ход "разработки". Он ведь не отрицал, что капитан приходил к нему, приносил коньяк, шнапс, какие-то консервы, что они выпивали, долго разговаривали, рассказывали анекдоты, в том числе и "антисоветские", что говорил гостю и про диссертацию, что гироскопы применяются и на боевых самолетах и на боевых кораблях...

Он не отрицал факты, а только оспаривал оценки. Следователи были снисходительны. Семена не били. Раза два для острастки посадили в карцер, лишали передач. А потом ОСО приговорило его к 15 годам за "соучастие в шпионаже", и как специалист он прямо с Лубянки попал на шарашку.

Несмотря на молодость, он был спокойно-рассудителен и мягко-насмешлив в идеологических спорах.

– Вы утверждаете, что ваши взгляды научны. Но в действительности это не научное знание, а вера. Другие верят в непорочное зачатие, в обновление икон, в превосходство арийской расы, в шаманов, а вы - в диамат... И все верующие ссылаются на "Капитал"... Я учил; скучно было, но казалось убедительным. И Ленина сдавал на "отлично", хотя "Материализм и эмпириокритицизм" - это и скучно и неубедительно. Больше ругани, чем аргументов. А в "Кратком курсе" уже столько наврано!.. А как врали перед войной про Польшу, про Финляндию!.. И во время войны врали, и после... Нет, уж лучше об этом не спорить. Можете верить - вам так легче, а я предпочитаю вот это...

Он читал книгу Шредингера "В чем смысл жизни".

– Маленькая книжка, но, по-моему, в ней больше толку, чем в многотомных изданиях ваших классиков... А могли бы вы объяснить, почему сейчас так набросились на морганистов-вейсманистов? Ведь биология - наука; в науке аргументируют фактами, экспериментами. Это философы, политэкономы лупят друг друга цитатами, абстрактными формулами. Но когда речь идет об урожаях, о разведении скота, то ведь все можно проверить на опыте. Зачем же разорять институты, закрывать лаборатории, лишать работы ученых? Если они ошибаются, то можно проверить, доказать... Американцы же не идиоты. Если Морган там получает крупные средства, значит, от его науки есть какая-то выгода. Вы же не можете поверить, что американцы дают миллионы на лженауку только для того, чтобы доставлять неприятности советскому академику Лысенко. Или что они разоряют свою биологию, свое сельское хозяйство, надеясь, что у нас будут разоряться по их примеру... А в колорадского жука вы верите? Что его запускают к нам с самолетов и с подводных лодок?.. Муть все это. Давайте лучше послушаем - сегодня Гилельс играет сонаты Бетховена.

Пытаясь убедить

и друзей и себя, я придумывал, казалось бы, убедительные аргументы:

– Мы все едем в одном поезде. Нам с тобой не повезло: сволочи-проводники, дураки-контролеры запихнули нас в арестантский вагон. Могли бы и вовсе под колеса бросить. Нам худо; но нельзя же винить за это машиниста и вообще железную дорогу. Если даже большинство поездной бригады - болваны, негодяи, жулики,- разве это значит, что плоха станция назначения? Что неправильно проложены пути?.. Таких пассажиров, как мы, миллионы. Непомерно много! Но других все же куда больше... Правда, и они едут по-разному: кто в роскошных спальных вагонах, а кто и в теплушках... Но все мы движемся в одном направлении, к одной цели - к социализму. И по единственно возможному пути.

Сергей возражал тоже метафорически:

– Никуда мы не движемся. Сидим в говне. Увязли по макушку. А ты доказываешь, что это не говно, а мед...

Впрочем, и он и Семен были менее радикальными отрицателями, чем Панин. Для них так же, как и для меня, были неоспоримы справедливость Октябрьской революции и величие Ленина. И спорили мы больше о том, насколько глубоко переродилось, разложилось наше общество, есть ли надежды на его исцеление. И чего ждать нам - бесправным государственным рабам.

Не раз вспоминал я тургеневское стихотворение в прозе "Порог", о русской девушке, самозабвенно идущей на гибельный подвиг, о котором никто не узнает. Ей вдогонку звучат два голоса: "Дура!", "Святая!"...

И сочинял в утешенье друзьям и себе:

Пусть наш труд безымянен,

Лишь бы не был бесплоден,

Горд уже тем неизвестный солдат,

Что подвиг без славы вдвойне благороден.

После того как начались бои в Корее, все напряженней задумывался Жень-Жень. Война на Дальнем Востоке требовала его знаний. Он стал писать заявления в ЦК, на имя Берии, на имя Сталина, настаивая, что должен работать по основной специальности.

Его начальница Евгения Васильевна сочувствовала этим желаниям, советовала писать еще и Маленкову - "он сейчас главный помощник товарища Сталина" - и сама передавала письма.

Когда Жень-Женя наконец отправили, он оставил ей в наследство дружбу со мной.

Евгения Тимофеевича Тимофеева, мечтавшего о том, чтобы конструировать новые подводные лодки и торпеды для Северной Кореи и Китая, увезли не на другую шарашку, как полагала даже Евгения Васильевна, а в Магадан, Там его, как прибывшего с "особого спецобъекта", направили в особый лагерь. Пьяный начальник встретил этап короткой приветственной речью: "Вы что, фашисты, думаете, зачем сюда приехали?,. Думаете, работать?.. Это правильно, работать будете, вкалывать будете, пока дышите... Но вы думаете, что когда-нибудь отсюда уйдете?.. Хрена вам, фашисты! Вы сюда подыхать приехали. Здесь все подохнете. Так и знайте"... Упрямый Жень-Жень все же добился, чтобы его оттуда перевели в лагпункт при верфи, чинил каботажные суда. В 1956 году мы с ним встретились в Москве, его реабилитировали, восстановили партийный стаж с 1919 года, он работал ведущим инженером до последних дней жизни. Он умер в 1975 году.

Опыты с проволокой продолжались. Мне приходилось бывать в химической, докладывать Евгении Васильевне о результатах прослушивания. И за короткими докладами следовали долгие беседы, иногда весьма доверительные.

Она была так одинока, что своими бабьими горестями и мечтами делилась с приятелем-арестантом. Бывшая оперативница знала, что таким, как Жень-Жень и я, можно доверить больше, чем товарищам, с которыми она состояла в одной партии, в одном "чекистском подразделении".

Когда освободили Гумера, Евгения Васильевна увела его к себе и жаловалась мне: