Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости
Шрифт:
Пройдя Мухавец, корабли славной Пинской флотилии вырвались мимо Крепости в Буг…
Вот они идут — видите?
Детища киевской «Ленинской кузницы»: мониторы «Жемчужин», «Левачев», «Флягин» — достают врага из своих спаренных четырехдюймовок, а трофеи Освободительного похода, бывшие польские, а теперь советские: «Бобруйск», «Винница», «Витебск», «Житомир», «Смоленск» громят фашистов из 122-мм гаубиц…
На головном корабле — адмирал, на мостике, прикрытый от пуль и осколков только брезентовым отвесом… в великолепной черной форме, в фуражке с золотым шитьем…
— Флажок! Врубите громкую связь! В бой идти надо весело! — отчаянно скомандовал адмирал. — Замполит! Поставь песню! Хорошую, русскую!
Пластинка Апрелевского завода. Хор Александрова. Слова народные… [47]
«Наверх вы товарищи, Все по местам, Последний парад наступает…»По кораблям стреляет все, что может стрелять, — зенитки, танковые пушки, минометы — а они, разя огнем и сталью, разносят в мелкую щепу последний понтонный парк 3-й танковой дивизии. Ну и по самой дивизии — от всей матросской души! Полундра!
47
Автор знает, кто написал стихи и музыку этой песни, но тем не менее — слова НАРОДНЫЕ!
22 июня 1941 года. 09 часов 56 минут.
Стрелка Госпитального острова при
Прорываясь на Буг, корабли Флотилии последовательно проходили мимо острова и, давая лево руля, всаживали залп за залпом в тех островитян в фельдграу, которые имели неосторожность показаться морякам на глаза…
Причем стрелял не только главный калибр, но и зенитчики из 37-мм и 45-мм стволов, пулеметчики из ДШК и спаренных «максимов». Было весело.
Вякнувшая было батарея ПТО, которая так легко и просто расправилась с танкистами Элькина, была с особенным удовольствием сметена канонирами «Смоленска». Старый кораблик с молодецкой удалью просто забросал врага 122-мм осколочными гранатами в корпусах из хрупкого сталистого чугуна, дающих, как известно, замечательно большое число убойных осколков. Интересно, что сами пушки при этом особенно и не пострадали. В отличие от расчетов.
Проходя под Холмским мостом, корабли заваливали мачты, а сигнальщики прижимались животами к палубам мостиков, чтобы не снесло за борт.
Последним в кильватерном строю шла канонерская лодка «Верный». Сбавив ход до самого малого, она вылезла носом на берег, а чего не вылезти — осадка сорок сантиметров, и с борта хлынула на берег волна в синеющих сквозь расстегнутый ворот бушлатов тельняшках — 9-я Отдельная рота морской пехоты, иначе же «Черная смерть».
В проеме Холмских ворот у кольцевой казармы Фомин поправил на плече автомат ППД и совершенно спокойно сказал Гаврилову:
— Ну, мне пора…
— Отставить, ты мне нужен здесь, очень нужен! — безуспешно попытался остановить его Гаврилов.
— Я тебе не подчинен, майор… извини. Я вообще — с повышением аж на дивизии, и совсем в другом корпусе, забыл? А остаться, извини, не могу — коммунист я, понимаешь? Вот оно какое дело… — совершенно спокойно ответил Фролов.
— Погоди, Моисеич… — задержал его Гаврилов, схватив за запыленный, испачканный краснокирпичной пылью рукав. — Хотел тебя спросить… Ты домой к себе сбегал? Как там твои, уехали? Успели?
— Да, сбегал, спасибо, все хорошо! — мертвым голосом ответил Фролов.
Низкий холмик из битого кирпича во дворе ДНС № 5. В холмик воткнута палочка, в расщепе которой зажата фотография из семейного альбома. Августа и Юрочка, обнявшись, улыбаются…
Встав в проеме ворот, Фомин тихо и, как бы деловито, говорит:
— Коммунисты, вперед. Будем карать гадов!
И пошел, спокойным таким, уверенным шагом. Не оборачиваясь.
И за ним пошли: Мохнач, без нужды машущий своим пистолетом, комсомолка Клаша Никанорова с полевой сумкой, старый беспартийный солдат Кныш, в компании со своими абсолютно беспартийными «мужиками»…
Пошли. Не торопясь. С достоинством.
Коммунисты.
И так же спокойно, не кланяясь пулям, прошли весь остров насквозь.
Фомина убили уже на берегу — немецкий снайпер стрелял из-за канала…
«Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»
22 июня 1941 года. 10 часов 00 минут.
Штаб 4-й армии, лес вблизи Кобрина
Поступает директива от командующего Западным ОВО.
«Ввиду обозначившихся действий немцев поднять войска и действовать по-боевому. Павлов».
22 июня 1941 года.
10 часов 01 минута. Минск. Штаб Западного ОВО (Не Фронта!)
Командующий округом отправляет в Генеральный штаб РККА Боевое донесение № 004/оп: «Брест горит. К 6.30 22.06.41 данных о форсировании противником реки Западный Буг не было». [48]
48
В РЕАЛЬНОСТИ войска группы «Центр» к 10 часам утра, даже захватив неповрежденными мосты и образовав за рекой устойчивые плацдармы, смогли продвинуться вглубь советской земли только на 2–3 километра. Северная часть Бреста еще оставалась в наших руках.
«Как львы, дрались советские пограничники, принявшие на себя первый внезапный удар подлого врага. Бессмертной славой покрыли себя все советские воины. Они дрались — переходя в рукопашную, и только через мертвые их тела смог враг продвинуться на пядь вперед».
Самое первое детское воспоминание Эрбернта Рожерио Араужо Адольфо Эспадо было такое — он сидит в огромном белом горячем облаке, глаза ему больно щиплет мыло…
А по спине его усердно трет теплая волхонка, и ласковый, нежный женский голос (принадлежащий, кстати, работнице шефствующего над детдомом Ивановского ордена Трудового Красного Знамени Камвольного комбината, «виноградовке»-ударнице Светлане Малкиной) с досадой произносит:
— Эк, ты, малой, по дороге-то изволдохался… вот тру тебя, тру, а никак грязь не оттирается… ну не пойму я, отчего чернота с тебя все не сходит?
В первый и единственный в мире Ивановский интернациональный детский дом имени Третьего Интернационала Международной Организации Помощи Рабочих маленький Адольфо попал из детского приюта Губнаркомпроса Северной Трудовой Коммуны, а непосредственно в приют — из Ленинградского торгового порта имени товарища Рыкова.
Пограничная овчарка Индус, обнюхивая на предмет контрабанды или контрреволюционных происков трехтонный короб с апельсинами, поступившими в адрес Торгсина Наркомвнешторга от буржуйской фирмы «Jolio Esteban Inc.» (Республика Бразилия, Рио-де-Жанейро), сделала у короба классическую стойку.
В присутствии таможенного инспектора и представителя перевозчика — суперкарго трампа «Санта-Мария де ля Кроче» — короб был вскрыт.
В коробе, среди высосанных досуха апельсиновых корок обнаружился курчавый ребенок темно-кофейного цвета, лет трех, находящийся в коматозном состоянии.
В тряпье, покрывавшем тело мальчика, нашли записку, в которой содержалась интересная информация о его имени и приписка о том, что его отец — тамошний туземный коммунист, и не сегодня-завтра он будет непременно убит проклятой кровавой хунтой (традиционно — очередной), а потому он, папа, отправляет своего сына на родину всех трудящихся. В СССР.
Даже если ребенок умрет по дороге — это все лучше, чем гнить Адольфо в капиталистическом аду, где социальные язвы и бездуховность. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Такие дела.
Медики Страны Советов помереть маленькому пролетарию — политэмигранту вовсе не дали…
И не таких выхаживали!
И поехал Адольфик в компании с демобилизованным бойцом погранвойск ОГПУ через Бологое, Рыбинск и Ярославль в Город Первого Совета — столицу Северной Трудовой Коммуны, или иначе говоря — русскую столицу Текстильного края…
Приветливо встретил ИНТЕРДОМ нового питомца…
Не он первый, не он и последний…
Первыми воспитанниками были дети антифашистов из Германии, Греции, Австрии, Болгарии, Венгрии, Италии и многих других мест, где их папы и мамы на горе всем буржуям раздували мировой пожар. В ходе гражданской войны в Испании в ИНТЕРДОМ не раз прибывали испанские дети. Развитие революционных событий в Китае привело в ИНТЕРДОМ много китайских воспитанников. Мировая Революция обильно плодила все новых и новых сирот…
Так что детки были всех цветов — и черненькие, и желтенькие, и краснокоженькие: «За столом никто у нас нелишний, нету нас ни черных, ни цветных…».
Именно так все и было.
Вот Адольфик в белой панамке, которая очень колоритно смотрится над его черной мордахой, идет купаться на речку Талку, держась за ручку с китаяночкой…
А вот Адольфо уже в красном галстуке рука об руку с чернокосой испаночкой на пионерском сборе…
И, наконец, Адольф, с комсомольским значком на юнгштурмовке, рука об руку вместе с белокурой дочкой гамбургского коммуниста, на Первомайской демонстрации…
Пока мальчик рос и учился, он как-то незаметно для себя обрусел…
И
— Я другой страны такой не знаю, где так вольно дышит человек…
И ведь правда, не знал!
Потому что кроме родного Иванова он нигде больше и не бывал… Ну, может быть, кроме родной Бразилии.
Один раз только его и не восприняли за своего: когда он поступал после школы ИНТЕРДОМА в Ивановский сельхозинститут, на факультет механизации и электрофикации, в курилке одна абитуриентка из Чухломы (это город такой, не доезжая Пошехонья, рядышком совсем, верст триста или четыреста), с недоумением глядя на его лицо, спросила:
— А ты чо за национальность така, а?
— Я русский!
Девушка помотала головой с соломенного цвета кудряшками:
— Ой, да будет те врать-та! Русские так много не курят!
А почему, спросите вы, Адольфо поступил именно на факультет механизации, а не на, скажем, факультет полеводства со специализацией «Льноводство»?
Потому что одним из первых русских слов, которых он внятно произнес, было: ТАТАКОР! Что в адаптированном для взрослых виде означает «Трактор пропашной сельскохозяйственный „Фордзон-Путиловец“».
Была у него такая пламенная страсть — трактора!
«Мы железным конем Все поля обойдем. Соберем, и посеем, и вспашем…»Да, именно в такой вот последовательности. Сначала обойдем, потом соберем… а потом уж и посеем, перед вспашкой.
Ну, и как первая производная от трактора — танки. Потому как танк — такая же железная телега, как и трактор, только с пушкой.
Занятная история: Адольфо с собственноручно и великолепно выполненной им моделью танка БТ-2 в руках, поясняет заманившей его в свою комнату пшеничноволосой чухломской студентке преимущества и недостатки колесно-гусеничного хода, а та уже от отчаяния аж третью пуговичку на блузке расстегнула. [49] Увы! Бесполезно! Адольфо в этот момент видел только танковую подвеску системы Кристи… Механик, да.
Жалко только, проучиться в институте удалось Адольфо совсем немного.
Летом 1940-го, рокового, отменили в СССР очень много отсрочек, и пришла к нему из военкомата такая, беленькая… он и расписался…
Военком, добрая душа, определил Адольфо по его горячей просьбе в Омскую танковую школу, где учился, по народному преданию, симоновский «Парень из нашего города…».
Да только не приняли туда Адольфо…
Говорил же ему классный руководитель, бывший революционный балтийский матрос Исаак Адальбертович Розенблатт:
— Адольф, я Вас душевно прошу, будьте попроще, и люди сами к Вам потянутся немытыми руками, мать Вашу…
На экзамене по математике Адольфо, пока другие юноши над трудной задачей корпели, решил оную задачу сразу пятью различными способами, включая графический, и сидел себе, танчики на экзаменационном нумерованном листе рисовал…
Адольфово художество экзаменационная комиссия оценила на не предусмотренное ведомостью «Великолепно!», а на мандатной комиссии старый, еще царских времен артиллерист Грендаль с кафедры огневой подготовки гневно протестовал против его зачисления в это танковое училище, ибо нечего таланты в землю зарывать…
Приняла окружная комиссия решение: Адольфа в танковую школу отнюдь не брать, а направить его без экзаменов в скромное такое 2-е Ленинградское артиллерийское училище, бывшее Михайловское, которое непрерывно, начиная с 1820 года, «иждивением графа Аракчеева, преискусных артиллеристов для нужд армии Российской готовит»…
Ну, понятно: «Красивый — в кавалерию, умный — в артиллерию!». Как государь Николай Павлович определил.
Ибрагим Петрович Ганнибал, гений артиллерийско-инженерный, тоже ведь из арапов был.
А что, в конце концов, танк — это всего лишь повозка для пушки, как великий Грабин говорил…
Да только не захотел Адольфо в артиллерию… «Потерял» он пакет с решением комиссии — да и в общем порядке «призвался». В танковые войска рядовым!
В полку его в связи с общей грамотностью (все-таки незаконченное высшее) и интересной фамилией пытались сначала пустить по хозяйственной части…
Не срослось.
И стал после полковой школы сержант Адольфо Эспадо командиром экипажа машины боевой — линейного танка Т-26.
И загнобил он на просторе свой экипаж — совсем как его недоброй памяти тезка товарища Эрнста Тельмана.
Зря, что ли, у него на петлицах «пила» из трех треугольничков — вот затем, чтобы бойцов пилить! По легенде, его бойцы вверенный им Родиной танк зубными щетками чистили.
А уж как над машиной этот маньяк наизмывался! Какие-то экраны приклепывал, что-то постоянно прикручивал и приваривал…
Такое ощущение, что на Кировском заводе, где танк собирали, — глупее его люди трудятся.
В довершение всего на броне гадость нарисовал — тигра с зубами! Нет бы, что-нибудь приличное написать, например «Красный резинщик», или «Кооперированный кустарь»… совсем никакой фантазии у некоторых нет!
Ведь над экипажем те же гжельские кустари могли бы, шефство взять — и посылки слать, к примеру…
А кто теперь над ними шефствовать будет? Зоосад? Или музей Дарвинизма? Начальство с Эспадо сначала боролось, потом устало плюнуло и просто прятало его на смотрах куда-нито в задний ряд, вместе с его «саблезубым» танком.
В ночь на 22 июня 61-й танковый полк 30-й танковой дивизии находился не в своем расположении, а на артполигоне Поддубно — на ночных стрельбах.
Отстрелялся полк в целом с отметкой «Удовлетворительно» — да и то только потому, что заранее прикормленные замом по боевой подготовке бойцы полигонной команды в щитах мишеней лишних дырок накрутили…
А что вы хотите? За все время существования полка это были первые такие стрельбы, а первый блин, как известно… вообще и не блин, а так — комок какой-то.
За исключением выродка Эспадо — этот выскочка единственный из всего полка отстрелялся на «отлично». Нет, надо было его в пушкари определять…
Надо!
Утром танкисты приступили к любимому делу — дружно банить ствол. Увлекательнейшее занятие: прикручивается ерш к здоровенному трех-составному баннику, и:
— Раз! Два! Раз! Два! Раз! Два! Раз! Два! Раз! Два! Раз! Два!
…На протяжении двух-трех часов…
Поневоле понимаешь, что танк — оружие коллективное…
Еще гусеницы хорошо с утречка перетягивать… Бодрит!
Однако закончить хорошее дело отчего-то не дали. К одиннадцати часам утра полк неожиданно собрался, не закончив программы стрельб, и колонной двинулся — и опять же не в родные Пружаны, а в сторону станции Жабинка…
Среди экипажей поползли какие-то нехорошие слухи… Благо, что ночью на Юго-Западе что-то знатно грохотало — как сухая гроза!
Куда именно двинулся полк — Адольфо определить смог на глаз, по восходящему солнцу…
Потому как карта была только у командира взвода. И нанесена там была местность — от Тересполя почитай что до самой до Варшавы… [50]
И пошли в боевой поход танки, имея на борту — одну заправку горючего и один боекомплект, которые пополнили из полигонных запасов…
Цель похода увидели издали — Жабинка жарко горела…
49
Кстати, а под блузкой-то, Боже мой, ослепнуть можно, Памелла Андерсон отдыхает! Причем все это богатство не силиконовое, а свое, родное, пешехонское…
50
Это не поэтическая вольность безумных авторов! Прибывший в РЕАЛЬНОСТИ на фронт вечером 22 июня маршал Советского Союза Кулик потребовал у встреченного им комвзвода карту — и таки получил. Именно такую…