Утраченная Япония
Шрифт:
Япония – это хапакс. Ее можно пытаться понять, сравнивая с Китаем и Юго-Восточной Азией, либо изучая огромное количество литературы о «японстве», но, как пытался нас предостеречь ван дер Лоон, в конце концов невозможно понять хапакс, потому что неизвестно, что же он на самом деле значит.
Каллиграфия
Неоновые огни Гиндзы
Когда я начал писать статьи, из которых позже сложилась эта книга, то попросил совета у приятеля. «Ремонт тростниковой крыши в Ия, театр кабуки – пожалуй, это интересные темы, но вот насчет каллиграфии я не уверен» — сказал он. – «Тебе не кажется, что каллиграфией интересуется очень мало народу?»
Может быть, он прав, но я считаю, что каллиграфия – это одно из традиционных
Первый раз с иероглифами кандзи я столкнулся, когда мне было девять лет, и я учился в вашингтонской школе. Наша учительница, госпожа Вонг, приводя в качестве примера знак kuo (страна), объясняла, что каждый иероглиф состоит из частей, которые называются «корнями». Сначала она нарисовала на доске большой квадрат, представляющий границы страны: этот квадрат – «корень охватывающий». Внутри большого квадрата она нарисовала маленький квадрат – «корень рта», символизировавший рты, которые надо прокормить. Подо ртом она провела прямую линию, представляющую землю. А рядом с ртом нарисовала четырьмя движениями комбинацию точек и штрихов, которые создали «корень копья», символизирующий оборону страны.
Потом она нарисовала на классной доске три других иероглифа – wo, ni, ta (я, ты, он). Каждый из них нам пришлось переписать сто раз, соблюдая последовательность штрихов. Учительница утверждала, что если мы не напишем эти иероглифы в правильной последовательности, то они никогда не будут красивыми. Но когда она показала нам эту очередность в иероглифе wo, меня поразил очень странный способ написания, особенно его правой части, которая оказалась корнем копья.
Правильно «копье» пишется так – сначала горизонтальная линия, потом проходящая через нее косая. Но она совсем не проста, потому что легонько искривляется, и на конце имеет крючок, направленный вправо, который при рисовании иероглифа создает приятное впечатление пружинности. Затем мы добавляем внизу вторую косую линию, и возвращаемся вверх, чтобы добавить точку. Слева направо, ухнуть вниз, прыгнуть вверх, справа налево и снова прыгнуть вверх – движения руки вызывают ощущение танца. Для меня было увлекательным занятием написание иероглифа wo сто раз подряд. Даже сегодня, когда я пишу этот иероглиф, или другие, в которых есть корень копья, снова возвращается детское удовольствие, которое я испытывал во время обучения.
Когда мне было стукнуло двенадцать, и семья перебралась в Японию, мы проехали всю Америку, от побережья до побережья. По дороге мы остановились в Лас Вегасе, и меня поразило великолепие неоновых реклам, а отец сказал только: «Это ничто в сравнении с районом Гиндза в Токио». Он был прав. Не только Гиндза, но и Иокогама были заполнены прекрасными неоновыми иероглифами; всюду, куда ни падал мой взгляд, виднелись иероглифы кандзи и знаки азбук харагана и катакана, создававшие впечатление горячечного и хаотичного блеска. А когда меня спрашивали, что вызвало самое большое впечатление в Японии, я всегда отвечал: «неоновые огни Гиндзы».
С того времени я начал серьезно изучать кандзи. Нашей домохозяйкой была шестидесятилетняя женщина по имени Цуру-сан. Когда мы смотрели вместе по телевизору соревнования сумо, она переводила иероглифы, которыми писались имена борцов. В их состав входили такие популярные знаки, как «гора», или «высокий», но попадались и редко встречаемые, например, «феникс», который использовался в имени великого Тайхоо, чемпиона сумо шестидесятых годов, рекорды которого никогда не были побиты. Мое знание кандзи было очень неровным, однако со временем я уже смог читать вывески на магазинах.
Я выучил «феникс» отчасти потому, что обожал Тайхоо, а отчасти из-за
Но вернемся в мое детство. Я посещал международную школу святого Иосифа в Иокогаме. В то время примерно треть ее учеников составляли японцы, треть – китайцы из китайского района, а остальные – дети сотрудников консульств и иностранных бизнесменов. Моим лучшим другом был китаец Пацзин Фенг. Хотя ему было только тринадцать, он обладал необычайным талантом в каллиграфии и рисовании тушью – до сегодняшнего дня я храню рисунок бамбука, который он сделал для меня еще в школе. Листочки бамбука, нарисованные деликатно и тонко зеленой тушью, выглядят почти как перышки, а сама работа выполнена так, словно вышла из-под кисти профессионального японского художника. Пацзин стал моим учителем, и показывал, как пользоваться кистью.
Но так как под его руководством я не сделал особых успехов, то купил руководство по каллиграфии для начинающих. Цуру-сан была в восхищении, и подарила мне специальный набор для каллиграфии. В коробочке из красного лака лежали камень для растирания туши, кисть, палочка прессованной туши, и маленький керамический сосуд для воды, которую добавляли, чтобы смочить камень. Когда я возвращался в Америку, Цуру-сан подарила мне другой сосуд, на этот раз из бронзы. Она происходила из богатой семьи, которая потеряла все состояние во время авиационных налетов, и единственной вещью, которую удалось спасти из огня, был этот маленький сосуд. До сегодняшнего дня он остается одним из моих ценнейших предметов, и я использую его только по особенным случаям.
Пацзин Фенг оказался моим первым и последним учителем каллиграфии. С четырнадцати лет я учился, занимаясь перерисовыванием иероглифов из таких учебников, как Senjimon (Тысяча классических иероглифов), который сводит всю китайскую мудрость до двухсот пятидесяти четырех линий, никогда не повторяя хотя бы одну из них. Позже, когда я занялся коллекционированием искусства, то копировал знаки со свитков, shikishi и tanzaki моей коллекции.
Так проснулся во мне интерес к каллиграфии, однако «профессионалом» я стал только на втором году учебы в Оксфорде. На весенних каникулах я посетил в Милане своего приятеля Роберто. Ему было только двадцать два года, но у него были богатые друзья и покровители, он занимался оживленной торговлей предметами искусства с людьми из разных стран. Роберто показал мне блокнот, в котором Man Ray, Jasper Johns и Andy Warhol оставили для него рисунки. Рассматривая их, я подумал: «Я бы тоже так смог!». Над постелью Роберто висел портрет Энди Ворхола – несколько ярких пятен на увеличенной фотографии. Это меня подтолкнуло к действию. Я попросил у Роберто бумагу, цветные фломастеры, и, сидя под портретом Энди Ворхола, написал пару десятков иероглифов. После возвращения в Оксфорд, в магазине с художественными принадлежностями я купил washi (японскую рисовую бумагу) самых разных цветов, кисти, тушь, и начал массовое производство иероглифов. Не все они были каллиграфией в строгом значении этого слова, некоторые были скорее рисунками тушью, но недалеко ушедшими от каллиграфии.