Утреннее море
Шрифт:
То в одном месте, то в другом возникала Царица. Она двигалась стремительно, жесты у нее были решительные и широкие, как у капитана на корабле в разгар боя.
Вилю она была неприятна. Даже ее смазливое лицо, даже ее красивые и ухоженные волосы, даже ее гибкая фигура были антипатичны ему. И он в ироническом свете видел все, чем она занималась, как ходила, распоряжалась, проверяла, помогала людям. И не мог не признать — работать она умела, всюду поспевала, указания давала точные, ласковым тоном, который многим, видно, нравился, многими, видно, принимался за истинную ласковость. Случалось, кто-то выдвигал контрпредложения. Царица отвергала их — сразу и непоколебимо.
Так — не так, но один Иван Иваныч оставался в лагере совершенно невозмутимым, а в тихий час, когда взрослые, уложив детей, вовсю вкалывали, начальник лагеря взял старенькое одеяло и ушел в лес — спать. Рассказывали, что так он поступал всегда. Проверяя сторожа или вникая в дела кухни, он не спал ночи напролет, а днем непременно отправлялся отдыхать в одному ему известные уголки леса, неизменно заявляя при этом: «Хоть трава не расти». Однако трава росла, отряды работали, кухня не опаздывала. Виль счел, что Иван Иваныч просто-напросто делал хитрый ход — избавлял себя от нервотрепки и вынуждал сотрудников лагеря стараться выше сил — на них ведь надеются, в них ведь уверены! До поры начальнику везло, а когда-то и не повезет! Скажем, нынче. Неужто других эта мысль не точила?.. Удивительно, что и председатель завкома Баканов специально к открытию прикативший на громадном трайлере, не помешал Ивану Иванычу уйти в лес, больше того — поторопил: «Иди, сосни полчасика-часок, до ночи далеко…»
Средь разнообразного имущества в трайлере оказался белый двухвесельный ялик. На скулах его красной краской было выведено: «Костер». Все добро выгрузили, а ялик трайлером доставили к проходу под железной дорогой — оттуда до решетчатого ангара возле солярия пришлось волочь, подкладывая под киль бревнышки.
Когда шли обратно в лагерь, Баканов приотстал и окликнул Виля:
— Чего бежать, еще набегаешься за лето… Обвыкаешь или как?
— Или как…
— А-а, да! — Баканов коснулся плечом плеча. — Попервах у каждого сумбур впечатлений. Обойдется и у тебя… Для информации могу подсказать кое-что. Дети, они такие: одно у них то, что они полагают и хотят, другое — что обещают себе и другим и как поступают. Это же вулканы! Они извергаются, изверги, и столько тепла и света выделяют, что и сами себя вполне могут порушить. С ними, как с огнем…
— И обжечься могу?
— Всякое бывает. — Баканов задумался. — С тобой не случится, я тебя знаю. Да и Капитонов не даст, упредит. И здешняя атмосфера поможет. Тут, понимаешь, не как в Ростове. Там ты часть дня — дома, часть дня — на работе. Бывает, дома от работы прячешься, а на работе — от дома… Здесь ни от одного, ни от другого не спрячешься — здесь тебе и дом, и работа! Не закостенеешь! Освоишься и, смотришь, понравится тебе и закрепишься… Не только на это лето, но и на следующее — нам сюда стабильные кадры нужны.
— Вон куда вы заглядываете!
— А как же? Без этого нельзя. Я тебе скажу: плаврук, считай, первое лицо в пионерском лагере. Ты — единственный взрослый в плавкоманде. Ты с детьми обеспечиваешь самое главное — безопасность. Брак в работе везде бывает. Случается, планируют его. Тебе не простится и десятая доля процента брака — безмерно опасна эта крошечная доля. Кроме того, когда нет моря, ты — резерв на все случаи… Фигароооо, так сказать…
— Вы соблазняли меня прелестями Черноморского побережья, а теперь что втолковываете?
— Прелести остаются, и они тебе слаще покажутся, чем в отпуске: в отпуске прелести — обычное дело, а в лагере — вознаграждение за ответственную и почетную работу. Усек?
— Усек… Попробуйте на будущий год закадрить меня…
— И пробовать не буду — сам запросишься.
— Поживем — увидим, — сказал Виль Баканову тогда, на пути с пляжа в лагерь. И теперь, стоя между костром и ручьем, повторил: — Поживем — увидим…
Первые жадные порывы костра сменились ровным и мощным горением.
Виль с облегчением отметил, что избавляется от суетного беспокойства, и все существо его проникается ровным и надежным чувством полной причастности к своеобразному миру, в который он вдруг включен был прихотливой судьбой, олицетворившейся в простоватом на вид профсоюзном стратеге Баканове. Тот здорово знал покоряющую силу системы лето — море — горы — дети!
Омываемый волнами сухого и дымного тепла, Виль заново переживал торжественную линейку — там он впервые заметил в себе сильные признаки особого настроя. Там же, на линейке, он увидел, что тем настроем были проникнуты все. И все были выпрямлены и гордо напряжены, когда вносилось дружинное знамя. Всем добавилось в голосе серебра, когда взрослые и дети разом клялись, и разом пели лагерную песню-гимн, и провожали глазами алую птицу флага, воспарявшую к вершине мачты.
Заново трогал и волновал Виля концерт — наивные и искренние выступления мальчишек и девчонок, сплошь талантливых и красивых. Маленькая эстрадка была поставлена спиной к ручью, простейшие скамейки — струганые доски на врытых столбиках — занимали поляну, ограниченную скальной стеной, а над головами — вечереющее небо с первыми несмелыми звездами. Так радостно было, что в висках стучало и, казалось, от надежды вскипала кровь.
Для всех мест не хватило, и часть сотрудников сгрудилась по сторонам. В одной из небольших группок отыскал он, наконец, Пирошку, которую толком не видел весь колготной день. Во время торжественной линейки она мелькнула в своем белом халате возле самого младшего, октябрятского, отряда. В строю того отряда последней стояла Катерина — в голубой пилотке, кружевной рубашке и великоватых шортиках. Виль переместился туда же, по Пирошки уже не было.
— Будь готова, Катерина! — окликнул Виль.
Она даже не обернулась. Он видел сбоку ее серьезное и строгое личико, сведенные бровки и ямочки на пухлых щеках — две ямочки, в которых до поры прятался смех.
На концерт Пирошка пришла в белых брюках и кофточке-безрукавке, резко выделявшихся на фоне сумеречного леса. Он постеснялся подойти к ней. Будь она одна, возможно, решился он. Прилюдно — духу недостало.
Была она и где-то здесь, на костре, не могла не быть. Однако со своего поста Вилю обнаружить ее не удавалось.
Начались танцы. Малышня сорвалась с мест, бегала вокруг костра, совалась к огню. Хоть разорвись — столько живчиков вертелось всюду. И тут подошел Олег Чернов:
— Можно пособлю вам?
— Пособи, пособи!
Олег был вооружен тонкой жердью с рогулькой на конце — он ловко подцеплял головешки и кидал в костер. И той же жердью оттеснял пацанят — сразу по нескольку.
А перед самым появлением Олега к ручью вышла Лидия-Лидуся. Она балансировала на высоком покатом камне, а Олег посматривал в ее сторону. Из-за нее парнишка оказался тут, — наверное, давно ходит по следу, тянется к ней и стесняется ее. Что поделаешь — всегда легче с теми, кто тебе безразличен.