Утренний бриз

Вахов Анатолий Алексеевич

Дьячков всматривался в нахохлившиеся под снеговыми шапками хибарки, где-то между ними мелькнули две-три детские фигурки, и снова безлюдье. Дьячков сказал своему каюру:

— Придержи собак. Тихо поедем.

За ними затормозили и остальные упряжки. Люди настороженно смотрели на село. Руки сами тянулись к винчестерам. При первой же команде Дьячкова, малейшей опасности люди были готовы броситься на снег, спрятаться за нарты и открыть стрельбу по врагу. Черепахину не удастся напасть на них так же неожиданно, врасплох, как на Шарыпова, как в Усть-Белой. Лица

у людей были напряжены. В глазах тревожное ожидание и решимость бороться.

— Стой! — крикнул Дьячков каюру и вскинул винчестер.

Прямо перед марковцами на дорогу из крайнего домика вышло двое с ружьями. Один из них поднял руку, помахал ею:

— Эге-ге-гей!

Голос у него был веселый, приветливый. Дьячков присмотрелся и узнал в нем того самого человека, который задержал их с Куркутским в первый приезд. Дьячков облегченно Выдохнул:

— Свои!

Каюры погнали упряжки быстрее. Вот и часовые. Дьячков позабыл поздороваться, торопливо спросил:

— Где олени? Где Куркутский?

— Тебя ждут! — сердито отозвался бородатый часовой. — Чего замешкался?

— Да где же табун?

— На заимке. В Комарьеве. Так сход решил. Табуну-то нельзя близко к селению подходить. Вот туда все и подались, а мы тута остались. Вас ждем.

— Значит, в Комарьеве? — Дьячков совсем успокоился и крикнул своим спутникам: — Тут две версты, не больше!

— Поспешай, Федор, — попросил часовой, и в его голосе послышались беспокойные нотки. — Как бы чуванцы не раздумали и не повернули. Мы уж и склады понаделали из снега. Вона они!

Он указал на невысокие, аккуратно сложенные из крепкого слежавшегося снега продолговатые сооружения с овальными крышами. Они стояли почти в центре села, между домами. Дьячков только сейчас их заметил. И подумал, что это Шарыпов распорядился так их поставить. Легче будет охранять мясо от зверя, а главное — от недобрых людей.

— Как бы склады пустые не остались. — Еропольцы присматривались к товарам, которые были в мешках на нартах.

— Не останутся, — улыбнулся Дьячков, понимая, с какой надеждой еропольцы ждут оленину.

Проехав село, марковцы оказались на берегу замерзшей реки и двинулись на север. Дорога на заимку была уже протоптана людьми. Теперь Дьячков и его спутники ехали спокойно, весело, ничего не опасаясь. Они шумно погоняли собак. Дорога сделала крюк, обежав большой дугой густую рощицу. За ней оказалась заимка. Едва караван миновал рощу, как марковцы увидели несколько приземистых полузанесенных снегом построек, из труб которых поднимался дым. Вокруг построек толпилось много народу, а чуть в стороне, тесно сбившись и пугливо вздрагивая, то и дело вскидывали ветвисторогие головы олени.

Прибытие каравана было встречено многоголосым радостным гулом. Люди лавиной хлынули навстречу марковцам. Тут были и взрослые, и дети. Они окружили упряжки, вцепились десятками рук в ремни и веревки, стягивающие на нартах мешки с товарами, чтобы помочь собакам скорее довезти груз.

Еропольцы что-то говорили Дьячкову и его спутникам, о чем-то спрашивали, чему-то смеялись, и он отвечал им, смеялся вместе с ними. Ему передалось их настроение. Чуванцы из стойбища были в таком же приподнятом, веселом настроении. С их темно-смуглых лиц не сходила улыбка.

Упряжки остановились. Кольцо людей вокруг нарт стало еще плотнее. Никогда раньше ни заимка, ни роща не слышали такого шума, не видели таких оживленных лиц. Куркутский с трудом пробрался сквозь толпу к Дьячкову. Он был обрадован приездом марковцев, но счел нужным укоризненно заметить:

— Я уже беспокоился. Не случилось ли, думаю, что-нибудь там у вас в Марково?

— Дьячков невнятно пробормотал что-то в ответ, решив не говорить Куркутскому о событиях в Ново-Мариинске, пока не закончится ярмарка. Она должна пройти хорошо, и Куркутского, нельзя отвлекать от нее тревожными новостями. Учитель, занятый мыслями о предстоящей торговле, ничего не заметил.

— Чуванцы уже думали, не обманываем ли мы их.

— Как Рэнто? — поинтересовался Дьячков.

— Не могу понять его, — пожал плечами Куркутский. — Угощает на славу, ничего не просит.

— Будем ухо держать востро, — Дьячков бросил взгляд на Рэнто, который держался в отдалении от приехавших.

— Выкладывайте товары, — пробрался к марковцам Варфоломей Шарыпов, — не томите людей.

— Как будем торговать? — спросил Дьячков.

— Выложим все товары, и пусть чуванцы выбирают, что кому нравится, — посоветовал Шарыпов. Его предложение было принято. Через полчаса нарты превратились в торговые прилавки, на них грудами или в открытых мешках лежали товары. Оленеводы и еропольцы, с восхищением причмокивая, разглядывали их. Люди притихли при виде такого богатства. Шарыпов спросил Дьячкова:

— Как же Совет решил покупать оленей? Сколько и чего давать за оленя?

— В два раза больше того, что захочет оленевод. — Дьячков смотрел на людей, которые не сводили глаз с товаров, и почувствовал, как горячая острая боль коснулась его сердца. Эти люди никогда вдоволь ничего не имели. И лишняя плитка чаю или пачка табаку для них уже большая радость. Дьячков шепнул Куркутскому:

— Начинай.

Михаил Петрович выступил вперед, вскочил на нарты, чтобы все его видели, поднял руку. Над заимкой, залитой солнцем, стало очень тихо. В этой тишине отчетливо слышался хруст снега под копытами оленей, Которые беспокойно топтались, вздрагивали. Куркутский смотрел на окружавших его людей. Из полуоткрытых ртов вырывались белые морозные клубочки. Куркутский сказал коротко, громко:

— Великий вождь Ленин хочет, чтобы люди были справедливы. Сколько вы просите за свой табун?

Чуванцы и еропольцы были удивлены словами Куркутского. Такого еще никогда не было. Купцы сами устанавливали цену на меха, на оленей, на собак. Люди переглядывались, заговорили удивленно, даже растерянно. Куркутский повторил свой вопрос:

— Сколько бы вы хотели получить товаров и каких за свой табун? Сколько в нем голов?

Оленеводы опять были в затруднении. Кто-то крикнул:

— Рэнто знает! Рэнто скажет!