Утренний бриз

Вахов Анатолий Алексеевич

Он тяжело дышит, ходит по кругу. Слушает хвалебные слова мужчин и восторженные возгласы женщин. Эмитагин исчезает из круга, его уже забыли. Все ждут нового противника Анкай. Но его все нет. Кто же отважится схватиться с победителем Эмитагина, всем известного своей силой человека!

Потом подбрасывали на шкуре ловкого парня, который всякий раз становился на ноги; бегали взапуски женщины, чтобы получить приз…

…Наступило время расставаться. Еропольцам надо было до темноты вернуться в село. Рэнто

сказал Куркутскому и его товарищам:

— Видите, как радуются оленеводы. Они радуются справедливому закону. Они радуются, что великий вождь Ленин узнал о них, столько подарков им сделал.

За весь день Рэнто так и не попросил для себя ничего, не получил он и подарков. Когда марковцы раздавали товары, он не подходил к нартам. «Хитришь, как росомаха, — думал Куркутский. — Что-то для себя выгадываешь. Хочешь прикинуться добреньким и бескорыстным, а сам-то весь какой гладкий лицом, в новенькой кухлянке, малахай из горностая, торбаса расписанные, что у священника ряса».

— Тебе-то ничего не досталось, — умышленно напомнил Куркутский. — А ты ведь тоже дал оленей?

Рэнто пожал плечами.

— Я богатый. У меня больше. Я дал сто оленей. Оленеводы подарками поделятся со мной.

Марковцев обескуражил такой прямой, откровенный ответ, а Рэнто продолжал:

— Когда стойбище веселое, и мне весело. Скажешь великому вождю Ленину, что Рэнто тоже будет делать так, чтобы люди счастливые были.

«Хорошо поешь, — иронически подумал Куркутский. — А когда же коготки выпустишь? Не буду гадать. Жизнь покажет».

— В нашем стойбище вы всегда хорошие гости, — улыбнулся Рэнто. — Приезжайте. В ярангах наших есть место.

— Черепахина знаешь? — спросил вдруг Шарыпов. — Торговца из Марково?

— Знаю, — кивнул Рэнто. — Я у него товары покупал.

— Где? — разом насторожились и Шарыпов, и Куркутский, и Дьячков.

— В Марково, — ответил разочарованным товарищам Рэнто и нахмурился. — В стойбище черной вороной весть прилетела. Черепахин волком стал. По тундре бегает — людей убивает.

— Поймать его надо! — Шарыпов в упор посмотрел на Рэнто. — Поможешь?

— Помогу, — кивнул тот, не меняя тона, и все почему-то поверили, что Рэнто говорит искренне.

Еропольцы и оленеводы из стойбища Средней Реки расставались как добрые друзья, у которых еще впереди много радостных встреч.

Когда еропольцы отъехали от заимки Комарьево, Дьячков, сидевший за каюра на нарте Куркутского, рассказал ему о том, что произошло в Ново-Мариинске. Куркутский ни разу не перебил Дьячкова и, когда тот умолк, попросил:

— Еропольцам говорить об этом пока не надо. Не надо им праздник портить. Сегодня у них день как праздник.

Дьячков удивленно косился на Куркутского, У того погибли все друзья, все товарищи по ревкому, а он прежде всего думает о еропольцах.

Куркутский сидел на нарте сгорбившись. Его глаза смотрели на синеющие снега, на черные веточки кустарника, робко и сиротливо выглядывавшие из сугробов, на безжизненную белую ленту реки, но ничего этого не видели. И уши его не слышали веселых голосов еропольцев, их покрикиваний на собак. Куркутского придавила тяжесть непоправимой беды. Нет Мандрикова, нет Берзина, нет Бучека… Разум не хотел этому верить…

Куркутский с трудом совладал с охватившим его горем.

— Нам надо скорее быть в Марково… — сказал он и, чуть помедлив, добавил твердо и убежденно: — И в Ново-Мариинске!

3

Яранга, в которой лежал Антон Мохов, стояла поодаль от остальных, почти у самого берега. Едва упряжка Чекмарева и Оттыргина остановилась около яранга, как из нее вышла Вуквуна. Молодая женщина не смогла сдержать своей радости при виде Оттыргина и, подбежав к нему, уцепилась за его рукав. В ее темных глазах светилась нежность. Оттыргин несколько смущенно сказал ей:

— Приехал. Тебе привез, — он указал на мешок привязанный к нартам, в котором, лежали гостинцы.

Чекмарев направился в ярангу. В ней ярко пылал очаг. На шум его шагов из полога раздался слабый голос Антона:

— Кто там приехал, Вуквуна?

— Я, Чекмарев! — громко крикнул Василий Михайлович и, нагнувшись, вошел в полог. В нем чад. Маленький язычок жирника едва боролся с сумраком В его слабом желтоватом свете Василий Михайловиче сразу смог рассмотреть Мохова. Он лежал под грудой меховых полостей.

— Василий Михайлович… приехал… — голос Анте на дрогнул, и он замолк.

— Приехал, приехал, — Чекмарев опустился и колени и теперь мог хорошо рассмотреть Антона.

Обросшее лицо Мохова было необычайно худым. Щеки, покрытые щетиной, ввалились. Выступившие скулы делали Антона малознакомым, почти чужим. По щекам его бежали слезы, но Мохов их не замечал. Он тяжело, хрипло говорил, словно все еще был в бреду:

— Приехал… А я вот… — Антон хотел приподняться, но Чекмарев его удержал:

— Лежи, лежи. Куда ранен?

— Левый бок. Если бы пуля прошла чуть выше…

— Выдержишь переезд в Марково?

— Забери меня, забери! — лихорадочно заспешил Мохов. Он испугался, что Чекмарев оставит его в яранге.

Прежде всего мы тебя побреем, — объявил Чекмарев, делая вид, что не заметил слабости Мохова. — Я и бритву прихватил. Сейчас с тебя эту дьячкову бороду соскребем…

В тот же день Чекмарев с Антоном, сопровождаемые Оттыргиным и Вуквуной, которые решили не расставаться с новыми друзьями, отправились в Марково. Антон, укутанный в меха, лежал на передней нарте. Для ее упряжки в стойбище дали лучших собак.