Утренний бриз
Шрифт:
Стайн видел, как изменился в лице Свенсон и поднял свою рюмку. Он был уже немного пьян и поэтому сказал с излишней вольностью и многозначительностью:
— За все ваши успехи, Олаф, прошлые, настоящие и будущие!
— Присоединяюсь! — Рули выбрал для себя ром. Елена Дмитриевна воскликнула, пытаясь скрыть свое беспокойство:
— У мистера Олафа иначе и не может быть!
Мужчины внимательно посмотрели на нее. Что значат эти слова? Каждый расценил их по-своему: Стайн принял за искренние, Свенсон — как скрытую насмешку над его попытками добиться ее взаимности, Рули — как первый пробный
— Вы, оказывается, бываете добры, — сухо съязвил Свенсон, явно намекая на отношения Рули и Елены Дмитриевны.
— Для вас я всегда добра, — вспыхнула женщина, поняв Олафа. Их пикировка была прервана стуком в дверь. Блэк, с лаем бросился к выходу, зарычал. В руках Рули и Стайна появились пистолеты. Они быстро вышли из-за стола и стали по бокам двери. Елена Дмитриевна прикрикнула на Блэка, и собака вернулась на место. Свенсон, как и Елена Дмитриевна, остался на своем месте. Стайн сказал Груне:
— Проси!
Поздним посетителем оказался Учватов. Он вошел в кухню — розоволицый, часто мигающий от яркого света ламп. Его глазки быстро осмотрели всех, все приметили, запомнили.
— Молния из Нома, — понизив для чего-то голос, сказал Учватов, протягивая Рули свернутый листок бумаги. — Очень важно!
Рули почти выхватил радиотелеграмму из пальцев Учватова, торопливо ее развернул, пробежал взглядом. Что такое? Не может быть! Как же это так? В первое мгновение Рули растерялся, что с ним бывало очень редко. Стайн видел, что телеграмма произвела на Рули сильное впечатление и отнюдь не радостное, но Рудольф уже овладел собой. Он сказал, обращаясь сразу ко всем:
— Наши войска заканчивают эвакуацию из Владивостока. Томас хочет со мной говорить по радиотелеграфу.
— Вы уходите? — Елена Дмитриевна спросила больше для приличия. Она была довольна, что Рули уходит. Это удобный, момент переговорить с Олафом.
— Боюсь, что до самого утра мы с Сэмом будем заняты, — Рули шагнул к вешалке.
— Как жаль, — протянула Елена Дмитриевна, но даже, не поднялась с места. Она с трудом сдерживалась, чтобы не выдать радости. Она останется наедине с Олафом!
Офицеры и Учватов ушли. Груня обратилась к Елене Дмитриевне:
— Я побегу домой. Павел Георгиевич просил быть дома.
— Иди, Груня, иди, — торопливо согласилась, Елена Дмитриевна, которая позвала Груню помочь ей приготовить ужин. — Спасибо тебе, Груня!
Она закрыла за прислугой дверь и медленно вернулась в комнату. Елене Дмитриевне казалось, что стук ее сердца слышит Олаф. Он сидел, чуть опустив голову и смотрел в тарелку. Елена Дмитриевна остановилась около него. Ее била нервная дрожь. Быть может, впервые она не знала, как ей сейчас лучше поступить. Она сверху смотрела на крупную голову Олафа, на его волнистые волосы, в которых кое-где пробивалась седина. О чем сейчас думает Олаф? О ней? Или о том, что только что сообщили Рули? Рука Елены Дмитриевны потянулась к волосам Олафа. Ей хотелось погладить их, но она не решилась. Молчаливость и неподвижность Свенсона смущали ее. Она обошла стол, села на свое место и, наполнив свой бокал, протянула его Олафу:
— Выпьемте с вами за счастье, Олаф!
Он поднял голову, пристально, немного сузив глаза, посмотрел на Елену Дмитриевну и усмехнулся, но усмешка у него получилась невеселая, даже грустная. Он спросил:
— За какое же счастье? И чье счастье?
— За наше с вами, — Елена Дмитриевна смотрела прямо в глаза Олафу.
— А вы разве не были счастливы без меня с… — Олаф помедлил и все же решился, — Рули…
— Это была необходимость, — сердито, с вызовом сказала Елена Дмитриевна, не отводя своего взгляда. — Я же осталась одна и без ничего. Как же мне было жить? Может быть, надо было пойти в помощницы к Толстой Катьке?
— Простите меня, — Олаф взял свою рюмку. — Я об этом не подумал.
— Я не могла больше находиться у Биричей, а вы были далеко, — голос Елены Дмитриевны задрожал. — Неужели вы, Олаф, больше не любите меня?
У нее показались слезы. Олаф опустил рюмку на стол, схватил руку женщины:
— Вы моя, Элен, моя. И я люблю вас! Я вас увезу в Штаты…
Свенсон обошел вокруг стола, остановился возле Елены Дмитриевны, любуясь ею, и вдруг поднял ее на руки, понес… Она закрыла глаза, поняв, что победила.
Почти три года не был Каморный в Ново-Мариинске, и его появление не привлекло ничьего внимания. Давиду бросилось в глаза многолюдие и оживление, царившие на посту. Проносились мимо собачьи и оленьи упряжки, у раскрытых складов-лавок толпились покупатели. Каморный вспомнил, что сегодня воскресенье, которое приходилось на традиционный предвесенний базар.
Каморный остановил упряжку около склада, в котором торговал Лампе. Держась в стороне, Давид прислушивался к торгу. Его поразили цены на товары. Они были непомерно высоки. Охотник-чукча спросил плитку чаю. Лампе выложил ее на прилавок и по-чукотски сказал:
— Две шкурки песца.
— Ка кумэ! — удивленно воскликнул охотник. — Раньше одну шкурку брал.
— Ревком виноват, — ответил Лампе. — Слышал о ревкоме?
Чукча закивал. Лампе хотел убрать плитку чаю с прилавка, но охотник задержал ее:
— Бери две шкурки.
Он достал из мешка, который держал в руках, две шкурки песца и передал их Лампе. Американец придирчиво их осмотрел, долго дул на них и одну шкурку вернул назад:
— Эта не годится. Давай другую.
Охотник покорно обменил шкурку. Каморный вернулся к своей нарте и, кипя негодованием, направил упряжку к зданию правления. Над ним лениво развевался царский трехцветный флаг. Здание выглядело унылым, заброшенным. В полуоткрытую дверь нанесло снега. Выбитые окна щерились осколками стекол.
«Конец Советской власти, — подумал Каморный и так сжал зубы, что заныли скулы. — Нет, врешь. Советскую власть не расстреляешь». Нагнув голову, он из-под бровей хмуро смотрел по сторонам. Ему хотелось встретить кого-нибудь из знакомых, но в то же время он опасался ненужных встреч. На всякий случай Чекмарев снабдил Каморного фиктивным документом. По нему, выходило, что Каморный сейчас работает приказчиком у анюйского купца Феофана, приехавшего из Якутска. А на пост Каморный явился для того, чтобы поразведать цены на пушнину. Для убедительности у него на нартах был тюк с образцами меха.