Утренний бриз
Шрифт:
Цепочка желающих подписать декларацию оборвалась. Чумаков бросил взгляд на бумагу: «Не густо. Два десятка подписей. А сотни три людей стоят и не двигаются с места». Чумаков с прежней дружеской улыбкой спросил:
— Ну что же вы, товарищи-граждане, руку боитесь приложить?
Тут Бирич сделал незаметный знак человеку с калмыцким лицом, одетому в новую кухлянку.
— Я хочу!
Все повернулись на голос, и по толпе прошло: «Редров!» Это был мелкий торговец, всегда молчаливый, мало приметный, ни с кем не водивший дружбы
— Я согласен с действиями Совета. Он исправляет ошибки ревкома. И прошу принять все мои товары в распоряжение Совета, а мне предоставить службу, на которой бы я мог принести пользу обществу. Дайте я подпишу декларацию.
Более неожиданного, ошеломляющего нельзя было придумать. Бирич, Чумаков и Тренев тоже сделали изумленные лица, хотя вместе подготовили этот спектакль. Редров согласился сыграть в нем главную роль за небольшую плату. Товары же его будут проданы через государственный склад, и он получит свою прибыль.
— Ух ты! — вырвалось у кого-то восхищенно, А Чумаков и Рыбин, которого подтолкнул Бирич, уже жали руки Редрову, поздравляли его и благодарили за поддержку и укрепление Советской власти. Зрители еще не оправились от удивления, как появился, сопя и отдуваясь, Лампе. Американец с отвисшими щеками, среди которых утонули нос и рот, а глазки узкими щелками подслеповато смотрели на мир, наталкиваясь на людей, добрался до крыльца. Появление американца было встречено неодобрительно. Кто не был посвящен в задуманную Биричем большую игру, подумал: «Что ему тут надо? Здесь мы свои дела решаем».
Лампе прохрипел астматически:
— Мистер Свенсон хочет жить в дружбе с Советской властью. Все товары в Ново-Мариинске передает Совету!
Заявление его вызвало растерянность. Мало кто был уверен, что он правильно понял Лампе. Рыбин уже жал руку американцу. Тот ему отвечал тем же, хотя был зол. Он не хотел идти сюда, и только приказ Свенсона заставил его сыграть роль шута. Весь красный от негодования, Лампе вслед за Редровым поставил свою подпись и поспешил удалиться.
— Красивая спектакля! — Баляев сплюнул и скосил на Каморного глаза. — Любуешься, Давидка?
Каморный только передернул плечами. Он был и возмущен и подавлен происходящим. Крепко за свое добро, за свои доходы коммерсанты дерутся. Советскую власть как позорят! У него дрогнули ноздри, и он прикусил губу, чтобы не выругаться. Нет, говорить с этими лицемерами бесполезно. Получишь пулю в лоб. Их надо уничтожить. Каморный тут же решил утром отправиться обратно в Марково. Надо слетать к товарищам, все рассказать, сообщить, каковы здесь силы, и двинуться сюда. И за все спросить: и за ревком, и за эту вот дикую комедию. Каморный ни на мгновенье не сомневался: все, что он видит, заранее подстроено. Вдруг люди вокруг Каморного громко заговорили. Кто-то звонко захлопал рукавицами, кто-то крикнул:
— Урр-р-а-а!
Но его никто не поддержал, и голос смущенно смолк. Каморный увидел над зданием правления красное полотнище, которое сменило царский флаг. Его держал в руках Еремеев. Он скомкал старый флаг и швырнул его вниз.
— Да здравствует советский флаг! — крикнул Чумаков. — Ур-р-р-а-а!
К нему присоединились все, кто был рядом, и несколько человек из толпы. Чумаков опять предложил:
— Ну, товарищи, ну, граждане, подписывайте декларацию. Или вы против Советской власти? Почему никто из шахтеров не подписал?
— Я подписываюсь, — около ящика появился Малинкин. Как всегда хорошо одетый, чисто выбритый, он мало походил на шахтера.
— Удушу стерву! — пообещал Баляев, и Каморный понял, что это не пустые угрозы. Он тихо сказал шахтеру:
— Не марай о грязь руки. Они для большого дела потребуются.
Баляев не удивился словам Каморного, а удовлетворенно подумал: «Не ошибся я» — и спросил друга:
— Скажешь, для какого дела?
— Скажу, — Каморный уже был уверен в Баляеве и решил с ним откровенно поговорить перед отъездом. Может быть, шахтеры окажутся помощниками марковцев. Ведь не могут они забыть своей вины в гибели ревкома, когда Толстая Катька их споила. Есть же в них совесть.
— Пошли отседова, — Баляев стал выбираться из толпы. — Не терпит сердце видеть мерзость.
Покинуть собрание, не подписываться под декларацией решили и другие шахтеры, но это им не удалось. Баляев и Каморный оказались перед цепью милиционеров и поняли все. Струков, стоявший невдалеке, спросил шахтера:
— Что же ты, Баляев, от Советов уходишь?
Струков скользнул взглядом по Каморному, не задержался на нем, приняв за кого-то из шахтеров. Баляев, опасаясь за Каморного, сказал:
— Чего моя подпись стоит?
— Ты пролетарий, твое мнение большой вес имеет, — объяснил Струков. — Идите, идите, подписывайтесь.
Баляев больше не возражал. Он мигнул Каморному, и они подошли к очереди, которая выстроилась у ящика. Присутствие милиционеров было всеми обнаружено, и никто не решился уйти не расписавшись. Слишком свежи были в памяти недавние выстрелы по членам ревкома. Стало уже темнеть, когда на обратной стороне листа была поставлена последняя подпись.
— Теперь можно и обмыть наше единство, — сказал Чумаков. — Пять человек приглашаю к Толстой Катьке. Кто хочет со мной?
— А я десятерых! — закричал Щеглюк. — Пошли!
— Угощайте, не жалейте! — сказал Бирич Чумакову. — Я расплачусь. Да возьмите с собой Рыбина.
— Нет, нет. Я домой, к семье, — испугался Рыбин.
Но Чумаков властно взял его за руку:
— Председатель Совета должен быть с людьми, а не прятаться.
Толпа расходилась. Люди торопились покинуть место с ощущением того, что они стали соучастниками какого-то преступления. Баляев что-то шепнул нескольким шахтерам, а Каморному громко сказал: