Утренний Конь
Шрифт:
— Вроде как колдунья. Видно, скучища там… Тоска. И страшно, — участливо произнес Вася.
Но это почему-то не понравилось Лешке. Он строго сказал:
— Ты, Вася, остров Скумбрийный не обижай!
— Видать, ты крепко свой остров любишь?
— Люблю. А весной там, как только пойдет рыба, кругом паруса! Паруса! И фелюги моторные! И сейнеры! И костры на берегу!
— Значит, туда вернешься?
— Окончу школу — вернусь. Деда сменю. Рыб наблюдать буду.
— Лешка!
— Снова все Лешка да Лешка.
— Нет, ты слушай, я к тебе летом приеду, на остров твой. С аквалангом, маской, ластами и подводным ружьем. Примешь?
— Приму. И днем и ночью!
Вася и Лешка притихли… Неожиданно умолкло и море, словно решило помолчать заодно с мальчиками.
Но через минуту-две оно зашумело с прежней силой.
— Пора домой, — сказал Лешка, — а не хочется.
Вася положил руку на плечо Лешки и утешающе сказал:
— Лешка, сестры мои собираются на целинные земли… Пусть летят, гуси! А когда улетят, переходи ко мне! Дело?
— Дело! Спасибо, Вася!
Шторм, обещанный Лешкой, налетел под вечер, был он на баллов девять, и чайки, не выдержав его гремящего натиска, с жалобным криком подались в приморскую степь, в травы, пахнувшие полынью.
Собираясь на следующий день в школу, Лешка почувствовал во дворе запах гари. Он подошел к окну и увидел, как из Васиной квартиры вырываются черные столбы дыма. Спустя минуту он услышал отчаянный крик соседей.
— Вася там!.. Васька остался!..
Лешка стремглав сбежал вниз по лестнице и бросился к Васиной квартире… К счастью, дверь оказалась незапертой, и он, прикрыв глаза ладонью, проник к своему другу.
Вася лежал без сознания на полу кухни возле окна.
— Вставай! — закричал Лешка. — Поднимись! Ну, Сом! Сомище! Васька!
Нет, Васе не подняться. Тогда Лешка взвалил его на себя и ринулся к двери. Пламя остановило мальчика. Что делать? Надо выпрыгнуть из окна. Высоко. Верная смерть… Кашляя и задыхаясь, Лешка сорвал с кухонного стола клеенку и, завернув в нее Васю, прорвался с ним на лестничную площадку. Там он свалился на руки подоспевших пожарников.
Во дворе Вася сразу очнулся. Лешка усадил его на какой-то ящик под деревом и спросил:
— Как случилось?..
— Провод загорелся… А я спал… Хотел в окно…
Пожарники, заглушившие пламя в какие-нибудь десять минут, подошли к Лешке.
— Медаль, Алексей Жуков, получишь за спасение, — сказал один из них и одобрительно хлопнул Лешку по спине.
— Под счастливой звездой родились вы, черти! Даже не обожглись… — сказал другой.
Когда все разошлись, Лешка привел Васю к себе и велел ему ложиться на раскладушку.
Но Вася решительно отказался.
— Придет мать с сестрами, узнают, что здесь случилось, будут меня ругать. Ты, Лешка, лучше отведи меня к дяде Феде, на Садовую…
— Как хочешь. Вот только рубаху надень другую. Я тебе дам.
Лешка открыл один из шкафов Зинаиды Петровны и, сняв с вешалки первую попавшуюся рубаху, надел на Васю.
Вернувшись с Садовой улицы, он прилег на свою раскладушку и вмиг уснул так, словно не спал несколько дней.
…В маске, с аквалангом за плечами, Лешка плывет под водой, как большая сильная рыба. Из воды не хочется выходить на берег, так прозрачна морская глубина. Все вокруг золотится. Цветут яркие, как цветы, водоросли. Кажется, вот-вот здесь зазвенят птичьи трели — так красочно, так кипуче жизненной силой море…
И неожиданно все исчезло. Лучезарный подводный мир погрузился в холодную орущую мглу:
— Где она? Где, спрашиваю?
Лешка проснулся.
Над ним стояла Зинаида Петровна. У нее были мокрые губы, посиневшие от крика.
— В чем дело? — поднявшись, спросил Лешка.
— Апашонка пропала. Моя. Осенняя. Не ты ли взял ее?
— Это какая апашонка?
— Рубашка!
— Ну, тогда взял, — спокойно признался Лешка.
— Ты? Как ты смел?
— Я Васе отдал ее. После пожара.
— Разве она твоя? Твоя? — Зинаида Петровна зашлась от крика. Она подняла руку, жесткую, цепкую, скользкую.
Звука пощечины Лешка не слышал. Он весь окаменел. Потом пламя, а оно было жгучей, чем пламя пожара, поднялось в нем, обожгло сердце.
Медленно в странно наступившей тишине он сжал кулаки. Рубашка?.. Дрянь… Вещь… Что стоит она в сравнении с жизнью? Ведь он, Лешка, прорываясь сквозь огонь, не жалел ее… Нет… А жизнь у него одна… Рубаха? Дрянь… Там в шкафу немало еще осталось…
Зинаида Петровна отступила к двери. В неподвижности Лешки была угроза.
Но неожиданно он разжал кулаки, брезгливо отодвинул Зинаиду Петровну в сторону, вышел из дому и зашагал к морю.
Море не успокоило мальчика. Обида вспыхнула в нем с новой силой. Он оставил скалу, на которой сидел, и направился в сторону Пересыпи. То и дело наталкиваясь на прохожих, добрел до Ярмарочной площади и вышел на Николаевское шоссе.
По левую руку тянулись поля, по правую — море. День подходил к концу. Вспыхнули рыжие сумерки и погасли. Хмельной, терпкий ветер солончаковых зарослей шел со стороны Куяльницкого лимана. По Николаевскому шоссе — дороге пахарей и рыбаков — мчались автомобили. Но порой она становилась безлюдной. Гасли на ней огни. Тогда звезды светили ярче, таинственней казались придорожные поля и слышней становилось море.
А Лешка все шел и шел мимо садов, огородов, колхозных ферм и темных старинных башен, над которыми безмолвно носились летучие мыши.