Утренний Конь
Шрифт:
Дул мокрый путаный ветер. И странное дело — был он как-то безголос, глух, то низко метался по земле, то неожиданно завихрялся над головой. Ольгины туфли наполнились жидкой холодной глиной. Где-то вдали, за низкорослой полосой леса, надрывно кричала ночная птица.
— Да пропади ты, проклятая! — поморщилась Ольга.
Теперь она уже не была похожа на ту одинокую девушку, сиротливо стоявшую на перроне. Она смело шла вперед, разгоряченная ходьбой, чему-то улыбаясь.
— Остановитесь, остановитесь! — вдруг послышалось в шуме дождя. — Не туда идете!.. Не туда-аа!
— Кто там? — обернувшись, крикнула Ольга.
— Это я!
— Кто «я»?
— Ну, я, Варька-разбойница!
У Варьки-разбойницы был такой звонкий голос, что Ольга невольно улыбнулась. Тем временем маленькая черная фигурка приблизилась к ней.
— Вот сапоги вам, надевайте. И портянки чистые… А Козырево туда! — Девочка ткнула рукой в мокрую мглу.
От сапог шел смоляной запах, крепкий, чуть горьковатый, запах осенних степных дорог и простого хлебного дома, такой, что Ольге, еще не надевшей их на ноги, сразу стало теплее.
— Спасибо! — обрадовалась она и, заменив туфли сапогами, спросила: — Какая же ты разбойница? Захотелось меня испугать ночью?
— Нет… Зовут меня так… — невнятно пробормотала девочка.
— Тебя школа прислала?
— Не присылала.
— Нет? — удивилась Ольга. — А кто же, скажи?
— Никто. Сама я. Как узнала, что дорогу размыло, я так и бросилась в степь с сапогами…
— А чьи сапоги?
— Мамкины, почтальонские. Почтальон мамка моя.
— Отчего же ты бросилась?
— А так, жалко стало. Бабка Алена, она рядом с нами живет, сказала: «Приехала новая учительница, маленькая, как мышь полевая».
— Неужели я такая маленькая?
— Нет, нет, не совсем такая, — почувствовав, что она чем-то обидела Ольгу, ответила девочка.
Ольга остановилась. В глубокой дождевой луже она помыла свои городские туфли, сунула их в карман пальто и сказала:
— Варя, ты добрая и хорошая девочка. Одна и в такую погоду… Идем, промокли мы с тобой.
— Ничего. Придем, я вас горячим молоком согрею.
— Спасибо. Да вот ведь я не назвалась, зовут меня Ольгой Ивановной Барвинковой. Запомнишь?
— Запомню.
Они молча шли некоторое время, и девочка вдруг сказала:
— И не добрая я. И не хорошая. Я же Варька-разбойница.
— Разбойница?
— Все меня так зовут. Теперь вроде как фамилия. А настоящая — Арнаутова Варвара. Да ладно…
Ольга поняла, что девочке об этом не хочется больше говорить, и она, почему-то вспомнив о своем доме, спросила:
— Ты бывала, Варя, в Одессе?
— А как же! Гостила. Там у меня дядька шофер, Николай, — стараясь позвучней шлепать ботинками по лужам, оживилась Варька. — И море видала.
— Понравилось?
— Ух, какое оно! — весело ответила Варька. Я весь день купалась. А на берегу было тихо-тихо. А потом ветер как дунет в свои дудочки, а у него их целая тыща, — и пошла музыка! Волны на берег выбрасываются! Аж стонут! Над ними чаек белым-бело. Кружатся. Я такую погоду люблю.
Ольга с удовольствием слушала девочку, которой так понравилось море.
— Значит, две нас теперь морячки, — сказала она. — Но где же козыревские огни? Как бы ты не слегла.
— Не слягу. Я босая по снегу бегаю. Все говорят — я железная. А огней не видать, потому что мы низиной идем, сейчас покажутся снова, левее.
— Нет, не похожа ты на разбойницу, — стараясь получше разглядеть в темноте Варино лицо, сказала Ольга.
— А все так зовут в Козырево.
Ольга задумалась и спросила:
— Не хулиганка ли ты, девочка?
— Есть малость. Я свистеть люблю.
— Свистеть?
— А вот! — Варька сунула два пальца в рот и издала такой пронзительный и долгий свист, что Ольга даже испугалась.
— Теперь я вижу, ты настоящая разбойница.
— Ага. Я из школы исключенная. Из шестого…
— Как же так получилось?
Варька замедлила шаги, грустно вздохнула и сказала:
— Из-за цветов. У нас в классе все бумажные стоят на подоконниках, тронешь — зашебаршат под рукой, как жуки в соломе… Я живые принесла из дому, в вазоне, симферопольские гвоздики. Целое лето в нашем садике их выхаживала. А когда буря была, то я даже ночь не спала, все стерегла от ветра. В классе, как их увидели, так и захлопали все в ладоши: «Браво, молодец, Варька!» А вазон в это время выпал из моих рук на пол. И вдребезги…
Тут Никанор Павлович вошел и сразу рассердился:
«Арнаутова, всегда с тобой что-нибудь приключается. Подбери живо и выбрось все в мусорную бочку!»
«Никанор Павлович, — сказала я, — черепки выброшу. А цветы?»
«Все, все в мусорную бочку!»
Я говорю:
«Ведь цветы спасти можно. Они же ни в чем не виноватые!»
«Так не хочешь?» — спросил он и стал все мои грехи за шесть лет вспоминать. И как я на черешню лазила, и как его индюков дразнила, и как члена областной комиссии в золотых очках на реке своим свистом до смерти напугала, и как дикого гусенка принесла в школу, и как отцу в графин с водкой головастиков напустила. Ходит он по классу, и вдруг ногами по цветам, по цветам. Сейчас думаю, что нечаянно он это сделал. Но только я тогда сама не своя стала, вроде как на меня наступили. Вышла я в коридор и от злости как засвищу!
— Очень нехорошо получилось, — сказала Ольга.
— Знаю. На другой день мамка просить ходила. «Не старайтесь, — сказал он, — и на порог не пущу ее!»
Ольга внимательно слушала девочку. Будь она на месте Никанора Павловича, она простила бы ее. История неприятная. Он погорячился. Да и Варя, по всему видно, нервная девочка. Придется отучить ее от разбойничьего свиста. Но что с ней?
Варька шагала впереди, опустив голову и приподняв плечи.
— Ты плачешь, Варя?
— Угу.