Утро богов (Антология)
Шрифт:
О Мангазее много писали в семидесятых годах нашего века — в газетах, журналах, альманахах. О мореходах залива Симса вряд ли кто-нибудь даже упоминал. Есть лишь научные работы.
Мне же пришлось вспомнить этот северный залив потому, что там найдено было бронзовое зеркало. Очень похожее на то, что я увидел у якутов. Никто не знает, сколько таких зеркал и блях было завезено в Сибирь.
— Со временем местные литейщики и ювелиры, — рассказывал А. П. Окладников, — стали отливать по готовым образцам нагрудные бляхи. Это соответствовало культу Солнца, например, у юкагиров, которые называли эти бляхи «грудным солнцем».
В его книге я увидел рисунок новгородского хороса с кентаврами. Так называлось паникадило. Его кентавры очень близки к кентавру фаддеевского зеркала. Хоросы делали не только в Новгороде, но и в Пскове, начиная с пятнадцатого века. И на некоторых из них были другие изображения. Похоже на птицу с девичьим лицом.
Это она, Птица Матерь Сва. Уходя на запад, венеды-венды оставляли и как бы завещали своим остававшимся единоплеменникам и сородичам этот образ великой богини. Часть венедов повернула на север. Керамика и другие предметы материальной культуры очень схожи на берегу Венедского залива (там, где жили поморские славяне) и в Новгородской земле.
На одном из хоросов изображены шесть кентавров и шесть божественных птиц. Насколько можно рассмотреть, у девы намечен нимб, лицо круглое, милое. Шесть крыльев, располагающихся вокруг лица, как бы обрамляют его: два перекрещенных крыла вверху, два внизу, по одному крылу по бокам. Мне показалось, что эта шестерка крыльев передает полет птицы Матери так, как его представлял или, может быть, даже наблюдал древний мастер. Его творения были найдены спустя столетия и умело соединены с другими сюжетами новгородскими мастерами средневековья.
Допустимо и другое объяснение: изображен шестикрылый серафим.
Вещи, которые были найдены на берегу залива Симса и острове Фаддея, помогали мне проникать в тайны исчезнувшего времени. Как охотник отправился я за ним в погоню. Я читал об этих вещах и отчетливо их себе представлял. Это серебряные и медные перстни, иконки-складни, нательные кресты, приборы, в том числе медный компас, костяной круг с отверстиями, в которые вставляются костяные же втулки, а в них деревянные стерженьки — в этом не узнанном никем из ученых механизме были еще медные колечки и детали непонятного назначения. Я тоже не понял назначение этого прибора. Искал другие его части в перечне находок — напрасно. Что еще привлекло мое внимание?.. Блок от судовых снастей, остатки бочонка, кусок дерева от судна, потерпевшего аварию у острова Фаддея, с вбитым в него деревянным гвоздем, и вместе с тем железные гвозди и массивный железный круг — опять непонятного назначения. Медные подвески, замки от кремневых ружей, железные ножницы, трубки-игольники из листовой меди, пряжки, оловянные тарелки и пуговицы, витая проволока, безмен, топоры, струг с двумя ручками для тесания дерева, сдирания коры и других работ, висячий замок, похожий на гирю, солнечные часы в деревянных футлярах, шилья сапожные, ложка-поварешка, непонятного назначения железки, ножи, кожаные ножны к ним, куски черной юфтовой кожи, сукно красного, зеленого, желтого, синего цвета.
Кусочек бумаги, оставшийся в ножнах кортика, сохранил название документа: Жалованная грамота.
Сам кортик с костяной ручкой, костяные пластинки, катушки от компасов, медные колокольчики, наконечники гарпунов, сумка суконная с огнивом и кремнем в нижнем кармане, кожаные пояса с пряжками и костяными скобками, медные сковороды и кастрюли, тазы, котлы, долота, пули свинцовые, картечь, серебряные серьги, выделанные куски оленьей кожи с привязанными к ним гирьками — все это я живо представил себе, и вещи понемногу рассказывали о людях.
Может быть, они видели или были знакомы с мастерами, владевшими секретами хоросов с изображением крылатой богини.
Возвращалось исчезнувшее время. На серебряной монете правления Ивана III (1462–1505) есть надпись: «Осподарь всея Руси». Русские полярники оставили больше тысячи монет Ивана Грозного, более шести сотен — Федора Ивановича, около девятисот — Бориса Годунова, сто тридцать четыре — Лжедмитрия, более трехсот — Василия Шуйского, примерно полтораста — Михаила Романова (1613–1645). Эти последние монеты и зафиксировали время плавания: примерно 1620 год.
Возникающие в памяти картины завораживают. Я вижу снег золотым от солнца, серебристым, синим и пахнущим влагой лозы, голубым, серым, алым на закате, и всегда — таинственным. Отправляясь в лыжный поход или в стойбище, я не знал, как будет выглядеть знакомая долина, какими окажутся распадки. Там могли грохотать лавины, могла быть и мертвая тишина. А в тишине, особенно к вечеру, настораживал любой звук, любая чужая лыжня. Твой выстрел из «тулки» шестнадцатого калибра слышал весь окрестный мир.
…Летом оставались белые шапки на сопках, как напоминание об ушедшей зиме. На загривке одной горы я нашел огромные желтые цветы. Ниже теряющаяся в сланце струя намечала крутой спуск Я шел за ней, пил сладко-ледяную воду, отдыхал на камне. Внизу звенел водопад. Под ним вода растекалась, стелилась синей скатертью Там оживали тени. У камней стояли хариусы Стремительно срываясь с места, они вспарывали гладь воды — охотились, хватали попавших в речку кузнечиков, бабочек, мух. Но в этой речке вкус воды был иным, не тем, что в снеговом ручье, за которым я шел. Я брел, высматривая заводь издалека. Я знал, как незаметно для рыбы перегородить ее камнями, с какой стороны от солнца для этого заходить и как насыпать гальку, чтобы рыба не выбралась. В мутной воде потом можно ловить хоть руками, лучше — рубашкой с завязанными рукавами.
Разводишь костер из плавника, серого и сухого как порох. Выбираешь плоский камень, устраиваешь его среди жара. Смазав его тончайшим слоем глины, кладешь рыбу. Проходит несколько минут — и твой обед готов.
Ты идешь, примечая кусты жимолости с незрелыми еще ягодами, брусничные поля на склонах сопок, морошку в низинах, голубику на равнине. Это твой дом на все лето. Ты возвращаешься в поселок, только чтобы переночевать, хотя тебе приходилось ночевать и в шалаше.
Так было всегда. По крайней мере, до приезда Жанны.
Краски неба и снегов, которые я люблю, серебро ручьев среди света и теней — лишь отражение состояний моего сердца. Я понял это, когда было тяжело.
Загадка эликсира бессмертия
Остается рассказать о другой тайне «Лебединой книги». Что это за напиток суря, о котором в ней повествуется? Сведения о нем пришли из глубочайшей арийской древности. Они попали в индийские мифы наряду с преданиями о другом волшебном напитке — соме. Стебли сомы вымачивали в воде, выжимали давильными камнями. В «Лебединой книге» недаром упоминается овечья шерсть для процеживания. Именно сито из такой шерсти использовалось и для приготовления сури-суры и сомы. После процеживания раздавленных стеблей к соку добавляли воды, молока или ячменя. Начиналось брожение.