Утро дней. Сцены из истории Санкт-Петербурга
Шрифт:
Ольга Федоровна уходит; входит Матэ.
М а т э. А попугайчик, что залетел в ваш дом, бог весть откуда, не жилец. Это "Inseparable", неразлучник.
С е р о в. Тсс! Жена говорит, я весел, я нахожусь в каком-то приподнятом настроении, и это ее беспокоит. Мне кажется, мы все пребываем в таком состоянии: и весело, и все-таки как-то неестест-венно, - вся жизнь превращается в клоунаду.
М а т э. А что, мне нравится.
С е р о в. Еще бы, в тебе это есть. И это было бы всего лишь забавно, когда бы не 365 самоубийств в год, когда бы не казни, как во времена Ивана Грозного.
М а т э. В самом деле?
С е р о в. Газет не читаешь? Первая Дума отменила смертную казнь, что в Европе приветствовали всячески. Но Николай тут же, с подачи Столыпина, принял закон о военно-полевых судах. А это расстрелы без суда и следствия за что угодно, за копну ржи.
М а т э. Боже правый!
С е р о в. В Париже я виделся с Витте. Пишет мемуары за границей, боясь за них и за свою жизнь в России. По-прежнему горяч и страстен, ох, не удалось мне схватить его образ, долго чванился, лишь бледный слепок получился. У старика в сердцах сорвалось: "Можно пролить много крови, но в этой крови можно и самому погибнуть... И погубить своего первородного, чистого младенца, сына-наследника... Дай Бог, чтоб сие было не так. Во всяком случае, чтобы я не увидел подобных ужасов".
М а т э. Звучит, как пророчество.
С е р о в. Тем хуже. Он-то знает, как никто, Николая.
М а т э. Да и ты не единожды в упор изучал его.
С е р о в. Лучше бы я не знал его.
М а т э. Тучи наплыли. Как бы не было дождя. Пожалуй, нам пора и восвояси.
С е р о в. Я сейчас.
Матэ уходит; Серов беспокойно прохаживается, словно с усилием додумать какие-то мысли.
С е р о в Коммерция, предприимчивость, искусства, Монархия, тираны, демократья - Все это, все, у греков было, было Задолго до рождения Христа И превратилось в прах; лишь небо чисто По-прежнему, и море омывает Все те же острова, где жизнь цвела, Вся упоенная борьбой, познаньем И красотою мирозданья в целом, И минуло, как минет наше время, Тяжелое, глухое, словно ночь Пред новой бурей над могильной сенью. ( Словно не находя места, выходит на балкон.) Жить скучно, но и помереть ведь страшно. Помимо мук последних на исходе... Что ждет за гробом нас? Никто не знает, Да, кроме снов и басен невеселых. Что жизнь и смерть? Да есть ли в них-то смысл? Мне разум дан природой или Богом Зачем? С какою целью? Совершенства? Мы видим смысл лишь в красоте и правде. В неправде и уродстве смысла нет, В их торжестве и проступает смерть, Что побеждает жизнь - и нет спасенья? И бьется в паутине человек - У Бога-паука?! Ха-ха-ха! ( Пошатывается и возвращается в комнату.) Ну, вот я смехом чуть не захлебнулся. Стемнело вдруг и тут же просияло Чудесное видение над морем, Как в "Похищении Европы", да, Все в яви, я плыву, я этот бык, Могучий и послушный красоте В девичьем облике мечты предвечной.Детские голоса: "Папа!Папа! Он мертв. Он умер".
Кого хоронят там? Уж не меня ли? Иль птичку-неразлучницу, что то же. Прости-прощай! Уж верно, срок подходит.Ослепительный вечерний свет из-под нависших туч заливает мастерскую художника, с проступающими отовсюду его картинами, как на посмертной выставке, где посетители - его персонажи, исчезающие, как тени.
ЭПИЛОГ
СОЛОВЬИНЫЙ САД
Комедия
Действующие лица
Блок А.А., поэт.
Любовь Дмитриевна, его жена.
Александра Андреевна, его мать.
Мария Андреевна, его тетушка.
Иванов Евгений Павлович, его друг.
Андрей Белый (Борис Бугаев), поэт.
Мейерхольд В.Э., режиссер.
Чулков Г.И., писатель.
Кузмин М.А., поэт.
Волохова Н.Н.
Веригина В.В. актрисы.
Иванова В.В.
Хор масок, маски.
Место действия - Санкт-Петербург, Шахматово и окрестности.
ПРОЛОГ
Лесистая возвышенность с бескрайними далями. Слышен топот копыт. Блок, высокий, стройный, в белом кителе, соскочив с лошади, взбирается наверх и оглядывается.
Б л о к В лесу все те же папоротники, Ажурные, в росе и пятнах света, Реликты первых весен на земле, Пугающие таинством цветенья, Как и стоячие недвижно воды, Сияющие блеском глаз, но чьих? А там луга зеленые цветут, Как место, выбранное для веселья, С тропинками неведомо куда. И тут же дали без конца и края, Шоссейная дорога и река, И те ж несбыточные повороты, В которых я бывал всегда один, Боясь неведомого в детстве страшно, Но в юности с отвагой несся вскачь, В союз вступая с тем, чье имя вряд ли Кто ведал, я ж - Великое - прозвал. Единое, быть может? Всеединство? Мне нет нужды до терминов. Но тайна Неведомой осталась бы в душе, Внушая страх, как вечность в искрах звездных, Когда бы не явилась Ты, как в яви, И в яви, и во сне моих стремлений К Великому. И Ты причастна к тайне, Хотя и спишь. Проснись, веди меня К блаженству и страданиям навстречу!Нечто розовое, как одеяние, мелькает среди деревьев, и возникает розовая девушка с книжкой и вербеной в руках. Перед нею бескрайние дали. Слышен топот копыт.
АКТ I
Сцена 1
С.-Петербург. Квартира Иванова В.И. и Зиновьевой-Аннибал Л.Д. в доме по Таврической улице. Большая полукруглая комната мансардного типа с окнами на звездное небо. Слева площадка с изображением храма Диониса, справа смежные комнаты при входе, где гостям вручают полумаски и маскарадные костюмы.
Входят Мейерхольд, Блок, Чулков, Любовь Дмитриевна, дамы, художники, литераторы.
Ч у л к о в На Башне философских словопрений Об Эросе и таинствах любви Задумано - глядите!– представленье. М е й е р х о л ь д Речей и о театре прозвучало Немало здесь. От слова к делу, к действу Иванов призывает перейти.