Утро дней. Сцены из истории Санкт-Петербурга
Шрифт:
Б л о к ( за столом). Там, за кулисами, впервые она заговорила просто и ясно, со вниманием и лаской, о чем бы речь ни шла, языком любви, предчувствия и обещания счастья - розовая девушка, дочь Менделеева, гениального ученого, Саваофа.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а ( выглядывая в окно на звездное небо). Мы были уже в костюмах Гамлета и Офелии, в гриме. Я чувствовала себя смелее. Венок, сноп полевых цветов, распущенный напоказ всем плащ золотых волос, падающий ниже колен... Блок в черном берете, в колете, со шпагой. Мы сидели за кулисами в полутайне, пока готовили сцену. Помост обрывался. Блок сидел на нем, как на скамье, у моих ног, потому что табурет мой стоял выше, на самом
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Как-то так вышло, что еще в костюмах (переодевались дома) мы ушли с Блоком вдвоем, в кутерьме после спектакля, и очутились вдвоем Офелией и Гамлетом в этой звездной ночи. Мы были еще в мире того разговора, и было не страшно, когда прямо перед нами в широком небосводе медленно прочертил путь большой, сияющий голубизной метеор. Даже руки наши не встретились, и смотрели мы прямо перед собой. И было нам шестнадцать и семнадцать лет.
Б л о к (выходя из-за стола) Я шел во тьме к заботам и веселью, Вверху сверкал незримый мир духов. За думой вслед лилися трель за трелью Напевы звонкие пернатых соловьев. "Зачем дитя ты?" - мысли повторяли... "Зачем дитя?" - мне вторил соловей... И вдруг звезда полночная упала, И ум опять ужалила змея... Я шел во тьме, и эхо повторяло: "Зачем дитя ты, дивная моя?!!?Сцена погружается в сумрак то летних вечеров в деревне, то зимних в городе; Блок и Любовь Дмитриевна то предаются воспоминаниям, то сходятся вместе - тогда и теперь.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Прошло целых три года, пока в наших отношениях чуть что-то забрезжило, это при всей интенсивности переживаний юноши, пишущего стихи, о чем он до сих пор скрывал.
Б л о к. В ту пору, в начале нового века, я жил лирикой Владимира Соловьева, видя в нем властителя своих дум. И ясно сознавал также: есть и еще властители всего моего существа в этом мире, но они заходят порою в мир иной (конечно, в воображении моем и мыслях) и трудно отделимы от божественного. Впрочем, все эти мистические переживания так бы остались втуне или рассеялись бы, как краски заката, может быть, если бы я встретил живой отклик, способный опалить мои крылья, слепленные, как у Икара, воском; отзыва не было, благовоспитанная барышня таилась, и я довольствовался крохами здесь, возносясь до видений в мирах иных.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. И вот пришло "мистическое лето". Я всегда угадывала день, когда он приедет - верхом на белом коне и в белом студенческом кителе. Одевалась я теперь уже не в блузы с юбкой, а в легкие батистовые платья, часто розовые. Блок был переполнен своим знакомством с символистами. Знакомство пока еще лишь из книг.
Б л о к. Любовь Дмитриевна проявляла иногда род внимания ко мне. Вероятно, это было потому, что я сильно светился. Нет худа без добра. Началось то, что "влюбленность" стала меньше призвания более высокого, но объектом того и другого было одно и то же лицо.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Но ведь вы же, наверно, пишете? Вы пишете стихи?
Б л
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Что же вы, декламируя всех, ни разу не прочли?
Б л о к. Я покажу их вам, и тогда, быть может, вы поймете.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. В следующий раз он привез мне переписанные на четырех листках почтовой бумаги четыре стихотворения. Читала их уже одна.
Б л о к ( про себя) Не призывай. И без призыва Приду во храм. Склонюсь главою молчаливо К твоим ногам. И буду слушать приказанья И робко ждать. Ловить мгновенные свиданья И вновь желать.Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а ( краснея). Что же - он говорит? Или еще не говорит? Должна я понять, или не понять?
Б л о к Предчувствую Тебя. Года проходят мимо - Всё в облике одном предчувствую Тебя. Весь горизонт в огне, и близко появленье, Но страшно мне: изменишь облик Ты...Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а ( в шубке). Началась зима, принесшая много перемен. Я стала учиться на драматических курсах, кроме Бестужевских. Часто после занятий мы шли вместе далекий путь и много говорили. Раз, переходя Введенский мостик, у Обуховской больницы, спросил Блок меня, что я думаю о его стихах. Я отвечала ему, что я думаю, что он поэт не меньше Фета. Это было для нас громадно... Мы были взволнованы оба, когда я это сказала. Но всем этим он жил, а я? Я теряла терпение и решила порвать с ним. Предлог? Нас видели на улице вместе, и это мне неудобно. Ледяным тоном: "Прощайте!" - и ушла.
Б л о к. Я был вне себя и, наверное, давно и еще почти что год, потому что мы, встретившись вновь, даже говорили о самоубийстве моего друга, об участившихся случаях и применительно к себе, и Любовь Дмитриевна не находила мою мысль странной. Я купил револьвер, еще один, поменьше, и вот однажды составил записку: "В моей смерти прошу никого не винить. Причины ее вполне "отвлеченны" и ничего общего с "человеческими" отношениями не имеют. Поэт Александр Блок". И отправился на бал в Дворянском собрании, ежегодно устраиваемый курсистками.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. В многолюдной толчее он нашел меня сразу. Дальше я уже не сопротивлялась судьбе; по лицу Блока я видела, что сегодня все решится... Так, часа в два он спросил, не устала ли я и не хочу ли идти домой. Я сейчас же согласилась. Когда я надевала свою красную ротонду, меня била лихорадка, как перед всяким надвигающимся событием. Блок был взволнован не менее меня.
Б л о к. Музыка шумного, веселого бала все звучала во мне, я был в обычном своем состоянии внутреннего восторга, когда мне молчать легче, чем говорить.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Мы вышли молча, и молча, не сговариваясь, пошли вправо по Итальянской, к Моховой, к Литейной - нашим местам. Была очень морозная, снежная ночь. Взвивались снежные вихри. Снег лежал сугробами, глубокий и чистый.
Б л о к. На утре дней всего обновленнее и привлекательнее смотрится росистая земля. Вы знаете это. Гладь ее видна далеко и знаешь, что дальше еще тоже нет границ, а такие же дымки, деревья, деревни, беленькие колокольни... Оттого мне грустно и приятно проезжать летом десятки верст и видеть необычайное многообразие мхов, болот, сосен и лиственного леса, и вдруг - мшистое бревно, потрескавшаяся паперть, красная решетка, лица мужчины и женщины, ребятишки, утки, петухи, кузнецы с лошадьми - и всегда тропинка или дорога - главное, среднее, спереди и сзади, оставленное и манящее в гору и под гору. Тут особенные мысли... Тут то безмерное и родное, Великое, что пугает и влечет.