Утро нового года
Шрифт:
— Не за себя же! А вот попадет иной раз на пути этакой «молодец», — он, не оборачиваясь, кивнул на Мишку, — слышь ты, «молодец удалой»!..
— Да слышу, валяй дальше, — отозвался Мишка.
— Попадет вот этакой, что и соломинки для Родины еще не переломил, и начнет перед людьми выпендриваться. То ему не ладно, другое не нравится, третье не по душе. И кругом-то у него чернота. И вот вы, дескать, ни хрена не понимаете в смысле жизни, прожили, как черт-те что, а мы люди молодые, нам надо пожить широко, привольно, чтоб было чего вспомнить.
— А иначе для какого лешего жить? — возразил
— Так и ты сделай, чтобы тебе было приятно.
— Это святая истина. Поп, у которого я служил шофером, утверждал, что истина в очищении, но сам глушил особую московскую водку, а мне давал Библию. Моего терпения для очищения хватило лишь на Ветхий завет да на Песнь песней царя Соломона, после чего я поставил Библию на ребро и пропил.
— Хвастаешься? — осудил Яков.
— Хвастать нечем, — серьезно сказал Мишка. — Даже, пожалуй, неловко. Пропил мудрость веков.
— Наверно, у тебя особо высокие идеалы? — спросил Яков.
— Никаких идеалов, в том и беда! Я бы даже сказал — низменные чувства одолевали. Например, зависть! Как вы меня представляете? Мишка-дурень, гуляка, щелкун! А между прочим, если признаться откровенно, окончил я среднюю школу, кое-что прочитал, батя у меня тоже не малограмотный, не темный какой-нибудь, а вполне даже нормальный для современности. Но вот проблема: сыновья идут дальше! Так я думал, а оказалось, перепутал стороны и ушел назад. Понимаете, как получилось: позавидовал! Батя у меня рядовой инженер, жили мы, понятно, не в роскоши, по доходам, а вот наш сосед, завбазой, жил по потребности. У Герки, его сына, своя легковая машина, куча карманных денег. У меня же блоха на аркане. Итак, мы с батей поссорились. Я сказал: «Из твоей жизни для будущих поколений я не могу сшить себе даже паршивых штанов!» Тогда он открыл дверь: «Убирайся и попробуй заработать штаны!» Я мог бы заработать и штаны, и кусок хлеба с маслом. Но я озлобился. Эта злоба уже не зависть. Плохо вышло. Очень мне хотелось вернуться домой. Не вернулся. Но потом, позднее, я убедился, что многие из тех, кому я завидовал, лишь рабы своей подлости, как был Васька Артынов, или просто несчастные каторжники, приковавшие себя цепями к медной копейке.
— Денежный алкоголизм, — сформулировал Семен Семенович. — Вот наша Марфа…
— Марфа Васильевна потеряла счет времени! В каком веке она существует? А Корнея мне жалко! — подчеркнул Мишка. — Вот парень, которому я с самого начала знакомства ничуть не завидовал. Барбос на привязи.
— Он такой же индивидуалист, как ты, — сказал Яков. — Богданенке докладную писал, а в партбюро — ни слова! В прокуратуру ходил, перед нами молчит.
— Да-а, племянничек у меня не того… — Семен Семенович подкрутил ус. — Не в нашу породу!
— А между прочим, не в обиду тебе, Семен Семенович, — подтолкнул его Яков, — сам ты его от себя отшибаешь. С людьми ты ладишь, к ним у тебя есть подход и нужные слова, а к племяннику ключа подобрать не умеешь.
— Поклониться разве ему: приходи, мол, будь гостем!
— Не убыло бы…
— Нет уж, извини, мы, рабочие, никому не кланялись. Хочешь приходи ко мне, милости просим, садись за стол, бери ложку, будь, как дома, а не хочешь — неволить не стану! У меня
— Эх, рад бы в рай, да грехи не пускают! — потянувшись, ухмыльнулся Мишка. — Мы ведь, Семен Семенович, разные, есть беленькие, есть пестренькие, а есть и до черноты черные. Правду-то надо бы сначала понять, а потом уж ее искать и творить!
— Понять нужно!
— Вы с Субботиным, наверно, не один пуд соли съели и не один казан супу вместе выхлебали. Мы тоже поймем…
Семен Семенович поглядел на него с недоверием. «Смолоду надо все это понимать, а не кобениться», — будто говорили его глаза, припрятанные под мохнатыми бровями.
Мишка отодвинулся, потом перебрался в конец автобуса и стал наблюдать, как мелькают перелески, кустарники, дорожные знаки. Они набегали навстречу, затем как бы поворачивались, на мгновение останавливались и тут же пропадали позади.
Все это похоже на дни, месяцы, годы, которые тоже бегут навстречу с неотвратимой неизбежностью и тоже неотвратимо остаются позади.
Но кто-то на этом пути вырастил лес, кто-то вспахал пашни, посеял хлеба, кто-то поставил тут дорожные знаки, а кто-то проехал в автобусе, а за автобусом поднялось облачко пыли, и не осталось на асфальтовой дороге никакого следа…
За башкирской деревней, в лощине, рыбаки сошли, автобус покатил дальше. Они, закинув корзины за плечи, долго шагали в сторону гор узкой проселочной дорогой.
На заозерном берегу темнел хвойный лес, под ним, над водой, мшистая скала и широкое полукружье камышей.
Семен Семенович выбрал место у старых коряг. Эти коряги остались от берез и сосен, подмытых водой, вывороченных свирепыми осенними бурями. Деревья, переломленные, лежали в сыром песке, намокая и обрастая мхом, а корневища, как бы окаменелые, служили теперь пристанищем птицам. Чуть поодаль торчали над поверхностью нечастые листья водяных лилий и плавали плети мелкой резучки.
Уже вечерело, и Семен Семенович не стал тратить время на устройство ночлега.
— Сначала попробуем место, как насчет клева!
Кинув плащ на тальник и прихватив снасть, он первым полез на коряги, поближе к омуту.
Мишке досталась удочка с крупным окуневым крючком.
— Валяй, валяй! — скуповато отклонив просьбу о другой удочке, посоветовал Семен Семенович. — Приловчайся. Рыба дура, рыбацкое счастье случайно.
Насадив наживу, Мишка тоже полез к омуту, но Семен Семенович сразу его прогнал и велел кидать к водорослям. Красный поплавок с белой обводкой мягко плюхнулся на тихую гладь, попрыгал, замер и долго стоял так. Мишке наскучило. У Якова и Семена Семеновича тоже не клевало.
— Наверно, ушла рыба кормиться в камыши, — боясь нарушить тишину, осторожно заметил Мишка. — Ни даже, даже…
— Тш-ш, ты! — шикнул Семен Семенович. — Экий нетерпеливый! Не на промысел пришел. На уху добудешь.
— Мне только на уху. Наташке…
— Ты у меня смотри, парень, — вдруг пригрозил Семен Семенович, шевеля усами, — больше не балуй! Я тебе за Наташку, коли обидишь, сам башку отверну. Иная бы на ее месте тебя после Лепарды близко к себе не пустила.