Утро нового года
Шрифт:
Из-под полога вылезли вначале ноги, обутые в отопки, затем согнутая спина, наконец, весь человек, а когда этот человек разогнулся, Семен Семенович отступил на шаг.
— Наза-ар! Поди-ка ты, куда тебя занесло? Чего промышляешь?
— Ха! — насмешливо кинул Мишка, перебивая. — Если Назар Семеныч скажет, будто лежа здесь дожидается пассажирского поезда на Париж, ведь все равно не поверишь!
— То и делаю! — замялся хозяин. — То и делаю, значит…
— Жулит от государства! —
— Ты меня не кори! — подскочив, взъерепенился Назар Семенович. — Как, то исть, жулю? Все ловят! Каждую субботу наезжает миру, не перечтешь! Эка сколько миру бывает!
— Да ты не от мира, Назар Семеныч!
— Фулиган! Побалуй еще, могу со стану турнуть!
— Меня-то?
— Корней! — закричал Назар Семенович, наклоняясь к палатке. — А ну, подь сюда! Чего он…
— Ладно, перестаньте аркаться, — примирительно развел их Семен Семенович. — Зубоскалит Мишка! А ты, Назар, не беспокой Корнея. Не буди. Мы лишь дождь переждем и уйдем. У костра-то, в затишье, побыть можно?
Назар сник.
— Ни за что корят!
— Закон нарушаешь, потому корят! Не у тебя ведь в огороде растет! Попадешься на инспектора, еще и статью припишут, похлебаешь баланды. Я-то доносить не собираюсь, а совестно мне за тебя. Назар! Бросил бы! Зачем из забоя ушел?
— Временно. Хворый стал. Истекла из меня сила. По капле так и истекла. А здесь добро. Тихо. Без смущениев!
Мишка Гнездин, между тем, залез в палатку, растолкал Корнея. Тот тоже вылез наружу, нехотя поздоровался и, не вступая в разговор, ушел в кусты. Мишка сбросил в костер заготовленное загодя смолье, пламя поднялось остроязыкое, жаркое, зашумело, заглушая прибой. Назар Семенович достал из палатки ведро с остатками остывшей ухи, сунул сбоку на раскаленные угли.
— Не побрезгаете?
— Не гоношись, — отказался Семен Семенович, — мы сытые и своего припасу достаточно. Извини нас, зря тебя взбулгачили, — он всегда в беседе с братом переходил на деревенский жаргон. — Сломали ночь-то! Ступай, брат, досыпай. Мы побудем покамест у костра, Мишка обсушится, не то заколеет, а к рассвету, коли ненастье не прогонит, порыбачим у омута.
— Могу лодку дать.
— Трое в нее не влезем, а одному невместно без компании.
Назар Семенович сгорбился, устало опустив плечи, побрел обратно в палатку.
Семен Семенович, расстегнув плащ, присел на чурбан к огню.
— Из Чиликиных один такой квелый. Эх ты, Назарка…
Уха закипела, Корней вынул ведро.
— Кому налить?
— А никому, — отказался снова Семен Семенович.
Яков палкой помешал в костре головешки, расшуровал огонь.
— Долго еще здесь на стану жить собираетесь?
— Не знаю, — лениво зевнул Корней.
—
— Уже плохо. Отец применяет всякие способы, а все равно уловы слабые.
— Барыша мало, — подтрунил Мишка.
— Ты заткнись! — обиженно проворчал Корней.
— А ты, Корней, зря не злись на нас, — доброжелательно сказал Яков. — Не ершись! Ни один из нас тебе худа не желает. Сам сторонишься. То у тебя обиды, то недоверие…
— Что у нас с тобой общего? Тонька?
— Кстати, напомнил. Я ведь все еще ругаю себя, надо было тогда по шее тебе надавать. За напраслину.
— Подраться хотели? — живо спросил Мишка.
— Хотели — не хотели, вроде того. Не состоялось. У меня потом на тебя кулаки чесались, Корней, надо бы! Да вот, хорошие мысли всегда позднее приходят! На заводе нам, конечно, петушиться неудобно, ты это правильно делал, не показывал виду, но однако же, в другой раз — держись.
Яков рассмеялся, поворачивая на шутку.
— И в другой раз шила в мешке тоже не таи. Вылезет. Стыдно — не стыдно, а на миру-то, говорят, и смерть красна. Ты докладную записку директору подавал и у районного прокурора «кое-чего» рассказывал. А прокурор нас предупредил. Дело общее.
— Тебе, что ли, было докладывать?
— Ну-ка, ребята, споры долой! — распорядился Семен Семенович. — Все молодцы. Вам жить, вам и жизнь строить, еще всякое будет. А теперь пока что займемся костром. Тащите из лесу смолья! Ишь, падера-то гуляет…
На рассвете Яков и Семен Семенович ушли. Ветер ослаб, дождь не пролился, небо прояснило от туч, а измученные за ночь вершины деревьев примолкли, лишь изредка падали на поляну сбитые листья.
Корней добыл из палатки старый овчинный кожушок отца и дал его Мишке накрыться от нахлынувшего с озера холода. Пока Мишка под кожушком лежал у кострища, поеживаясь, Корней вычерпал из скрытого в камыше плетеного садка карпов и окуней, тугих и увесистых, и нагрузил ими коляску мотоцикла. Серебристого, брюхатого язя, добытого Мишкой, упаковал в осоку и бросил сверху. Спросил отца:
— Маме что-нибудь передать?
— Тоскливо мне, — уныло сказал Назар Семенович. — Как волк тут, стерегусь. Лес, озеро и я один! Иной раз боязно! Словом перемолвиться не с кем. Пустила бы она меня! Бог с ней, с рыбой-то! И ведь опасно. Спроси: так, мол, и так, мать, опасно! Не доводи до греха…
— Спрошу!
— Убеди ты ее за ради Христа!
— Эк, старика замордовали! — сбрасывая кожушок и подымаясь, ругнулся Мишка. — Кто вы? Батраки или кто?