Утро нового года
Шрифт:
— Бросил? — спросила Марфа Васильевна.
— Бесцельно убирать, — сказал Корней, раздеваясь. — Уляжется пурга, уберу. Эх, разыгралась…
Лизавета принесла из поленницы колотых березовых дров, положила к плите. Отдало от дров стылой берестой.
— Затопить бы все печи, — попросила Марфа Васильевна. — Студеный ветер-то! Я потом задвижки закрою.
— А сумеете?
— Да уж, поди-ко, сумею! Эвон с кухни палку возьму и дотянусь.
Дрова
— Кровь стала плохо греть, мерзну, — прислонившись к печке, поежилась Марфа Васильевна: — Вот жить бы теперь да жить, внучку дождаться. Ты бы мне девочку сначала-то выродила, Лизавета!
— Как знать? — засмеялась Лизавета. — Может, и девочка будет!
— Да, сегодня на гулянке-то шибко не трясись, не прыгай, сберегай себя, — посоветовала Марфа Васильевна. — И водку не пей. Ежели что, лишь рюмочку красного.
— За Новый год выпить придется, — из своей комнаты, бреясь, сказал Корней. — За Якова тоже…
— Не сидится ему дома-то! — покачала головой Марфа Васильевна — Эко место, Алтай! Велика же наша земля. Ох и велика! У нас падера на дворе, а утресь по радио слышала, где-то еще дожди падают.
Лизавета положила в паровой утюг углей из печки, наладилась гладить себе платье.
— Ты бы, Лизавета, которое получше выбрала платье, — пощупав материал, посоветовала Марфа Васильевна. — Чтоб не хуже других!
— Как бы вино не сплеснуть.
— Экая беда! Выстираешь да на каждый день в носку пустишь.
Лизавета выпрямилась, взглянула на нее тревожно.
— Может, нам не ходить?
— Пошто?
— А вместе с вами и встретим Новый год.
— Мне одной не впервой оставаться. Вот угреюсь, к ночи чаю напьюсь и спать лягу. Ключи-то от ворот с собой возьмите, не то станете стучать, пока из постели выберусь.
Перед их уходом пошутила:
— Вы и за меня рюмочку выпейте. Хоть единственную за жизнь-то.
Она хотела еще добавить: «Ну, благослови вас бог хорошо отгулять праздник!» — но придержалась, с ее богом получились нелады. Как он может влиять на судьбу, если судьба происходит от самих людей?
— Ставни на окошках закрыть? — спросила Лизавета.
— Не надо! Пусть и сюда, ко мне, сквозь окна праздник заглянет!
Пуржит. Бьет снегопадом в стекла и в стены. Березовый жар сгоняет морозные узоры.
— В кои-то веки, — сказала Марфа Васильевна себе, — надо и мне, пожалуй, отметить.
Она
Безумствовала пурга…
Дворовая собака завыла из конуры.
В раскрытые настежь двери снег набивался на веранду, а оттуда в кухню и горницу. Ослепительно горел свет в комнатах. Налитая рюмка стояла на столе. Вскоре по радио раздался колокольный перезвон часов. Зашумело, загуляло Косогорье. На площади зажглись огни новогодней елки. Вахтер Подпругин, выйдя с вахты, вскинул к плечу берданку и бабахнул вверх.
С рассветом пурга унялась. Вызвездило небо. Звезды побыли недолго, поблекли, только одна утренняя звезда до самого восхода солнца ярко сияла на юго-востоке. Ядреный уральский мороз сковал снежные сугробы, голубоватые, искрящиеся розовой пылью, и над Косогорьем, из печных труб, поднялись высокие столбы синего дыма.
По снежному насту вышли из поселка на путь в город Яков Кравчун и Тоня Земцова. Они не стали дожидаться рейсового автобуса, Яков торопился к поезду на Алтай.
За заводом, где барахтался в снегу бульдозер, разгребая тракт, они остановились, попрощались. Яков бережно обнял Тоню и пошел дальше, а она все стояла на бугре, освещенная утренним солнцем, и смотрела вслед и улыбалась сквозь слезы. Он уходил в сине-розовую даль и все оглядывался на нее и махал рукой. Потом она кинулась за ним бегом, догнала и уже сама осчастливила на весь его трудный путь…
1963—1967 гг.