Утро нового года
Шрифт:
— Ах ты, язви тя! Ах ты, лешак! — ругался Подпругин, всовывая обратно в рот оброненную впопыхах протезную челюсть. — Вздумал уйти! Я тебе, прорве! — грозился пальцем. — Я те покажу! Я на войне, в разведке, не таких лавливал…
Кто-то из сбежавшейся публики поправил его:
— Ты ведь, кажись, служил-то в тылу!
Подпругин и на того ругнулся.
Начались спросы-допросы. Следователь вызывал по одному в давно пустовавшую комнату главного инженера, выпытывал: что? как? почему? Валова увезли в закрытой машине. При обыске в его доме следователь разыскал в подвале пятьдесят две тысячи рублей и заверенные
— Простая ж, однако, была механика! — удивленно разводил руками Семен Семенович, вернувшись с допроса. — А уворованный кирпич махали в недостачу, из недостачи в брак, из брака в отвал.
На оперативке, созванной специально по этому поводу, Семен Семенович напомнил Богданенко:
— Так и выходит, зря старался ты, Николай Ильич! Каждый рублик давил, придерживал, а уплывали-то из заводских ворот тысячи.
Допрос Корнея следователь вел особо долго и тщательно. Затребовал копию докладной записки директору. Попросил сводить в тот лесок, к березе, где Корней чуть не распростился с жизнью. Осмотрел, обмерил. Неизвестно лишь было, кто стоял за березой? Валов ли? Съездили в деревню, осмотрели дом, Валовым еще не достроенный. Нашли шофера, который возил кирпич.
На допросах Корней не мог смотреть следователю прямо в лицо. Приходилось быть не только свидетелем обвинения, но и признаваться, что он, Корней Чиликин, молодой специалист, в деле с Артыновым и Валовым вел себя не очень достойно.
А больше всего тяготила необходимость рассказать Кавусе обо всей этой неприглядной истории, хотя бы в общих чертах. Не мог же он утаить от нее, о чем шла речь на допросе. Но она словно мимо ушей пропустила, ей было безразлично, где он в тот день находился, что делал, какие давал показания. Она как всегда думала только о чем-то своем…
Как-то наедине, в саду, она сказала:
— Здесь хорошо только летом. А к зиме надо перебираться в город. К центру поближе. Вот начнутся снега, дороги заметет, так отсюда не выберешься.
В другой раз она спросила:
— А кто же у тебя здесь из друзей? Мишка? Чудной какой-то! Это у него серьезно ли с той девушкой?..
Наташу Шерстневу привезли из больницы домой. Не переставая, соседи и родственники топтали тропинку в нахохлившийся, притаившийся в ложбинке домик Шерстневых. Проведать ходила и Марфа Васильевна. Побыла недолго, посудачила, даже оставила на угощение баночку вареной смородины.
В намерения Мишки Гнездина не поверила:
— Губа у него не дура! Выбрал! Да сам-то обормот…
Знакомиться с Наташей Кавуся отказалась. Корней не настаивал: там могла встретиться Тоня Земцова.
По-бабьи повязанная платком, часто попадала на пути Лизавета. Она словно стерегла каждый его шаг и старалась напомнить о себе.
В Косогорье снова появился Красавчик. На некоторую пору, после разгрома в лаборатории, он скрывался в Свердловске у двоюродной тетки. Его отец, всеми уважаемый в поселке парикмахер Аркадий Аркадьевич Красавин, — откуда и взялось прозвище Витечки, — внес в заводскую кассу стоимость разбитых сыном приборов. Тетка пристроила любезного племянничка в сапожную мастерскую экспедитором.
Несколько раз Корней встречал его в тихой приозерной ложбинке возле дома Шерстневых. Витечка, не спеша, прогуливался, отрывисто бил костлявой пятерней по струнам гитары и пел, напрягая кадыкастую шею:
Это не музыка, Это не джаз. Это два типа Скребут унитаз!Мишка за ним охотился. Наташа боялась, что сгоряча Мишка может натворить беды.
Столкнулись они в продуктовом магазине.
Корней и Мишка Гнездин стояли в очереди за колбасой. Был воскресный день. Народу набралось много. Продавщица, одна-единственная на весь магазин, не управлялась. Народ шумел и волновался, а продавщица отвечала: «Я одна, вас много. Не разорваться же!»
Витечка протолкался плечом к прилавку, кинул небрежно деньги.
— Дай-ка папирос, тетка, да побыстрее…
— В очередь, в очередь, гражданин, — ответила продавщица. — Прими деньги обратно.
— Подай, говорю!
— А я говорю, в очередь! Ты что, по-русски не понимаешь?
— И то! — выразительно подтвердил Мишка, хватая Красавчика сзади за брюки. — Этакий красивый не уважаешь порядков! Или ты не здешний? Или покупаешь на фунты стерлингов?
— Мне без веса, — дернулся Витечка. — Это законно…
— Закон ты читаешь не по-нашему, а справа налево, — еще выразительнее сказал Мишка. — Не так ли?
— Штучный товар…
— А ты тоже штучный! Ну-ка, поди сюда!
— Оставь ты его, — брезгливо сказал Корней. — Вытолкай из очереди и с него хватит. Мразь!
— Но мне надо с ним потолковать на моральные темы, — стиснул зубы Мишка. — Только потолковать.
Он выволок Красавчика к дверям и поставил перед собой.
— Итак, мусью! Одежда на вас заграничная, мне не хочется вам ее портить. Но ходят слухи, что вы скребетесь когтями в чужую дверь и память у вас ослабла! Не мотайтесь, держитесь по команде «смирно!» Вот так! Не припомните ли вы, как я уже однажды разъяснял вам некоторые правила поведения?
— Пусти, — озираясь, прохрипел Витечка.
— Да стойте же смирно, пан Витек! — краснея, сказал Мишка. — Имейте совесть! На вас смотрят десятки глаз. Итак, повторим, вы скребетесь в чужую дверь! И не вас ли Артынов подкупал опозорить известную вам девушку, а затем сделать разгром в лаборатории?
— И чего ты, Михаил, вожгаешься с ним? — пробасил густой мужской голос из очереди. — Зря тратишься…
— Пусти, — снова дернулся Витечка. — Артынова теперь уже нет…
Мишка сгорал и изнемогал от сдержанной ярости.
— Вы слышите, мусью, мнение из зрительного зала? Я с вами вожгаюсь! Мне очень хочется разобрать вас на части, вставить вам другие мозги, заменить печенку и селезенку или, хотя бы, последовать примеру Богданенко и поиграть вами, как футбольным мячом. Но я, очевидно, лишу себя такого удовольствия. И могу лишь печально вздохнуть: ах, почему органы милиции все еще не поинтересовались географией, чтобы точнее определить для вас местожительство…