Увечный бог. Том 2
Шрифт:
– Я не вижу никаких нитей, смертный. Даже если они и были, их больше нет. Тебя ничто не удерживает. Ни воля богов, ни ложь, что зовется судьбой или предназначением. Ты связан только с тем, что внутри тебя, а от всего остального отрезан.
– Правда? Тогда понятно, отчего мне так одиноко.
– Да. Именно от этого.
– А как же вы, т’лан имассы? Вы… одиноки?
– Нет, но это не спасает. Каждый из нас одинок, просто мы одиноки вместе.
Солдат хмыкнул.
– Логика странная, но, кажется, я тебя понял. Можно попросить
– Ибо сказано, что пересечь эту пустыню не дано никому. Я услышала тебя, смертный.
– Так выйдете или нет?
– Выйдем.
Солдат тяжело вздохнул и лег спиной на скатку.
– Хорошо. Покажите им всем. Этого будет достаточно.
Ном Кала хотела уйти, но все же сказала:
– Не сдавайся, солдат. Еще один переход.
– А какой в этом толк? – спросил он, уже закрыв глаза.
– Еще одна ночь. Уговори своих товарищей идти. Я пообещала выполнить твою просьбу, а теперь прошу тебя выполнить мою.
Солдат открыл глаза, сощурился.
– Это настолько важно?
– Страдание – это пропасть, но у каждой пропасти есть другой край, и на этом краю ждет Падший бог. Я теперь одна из Семи, одна из Развязанных. Падший понимает, что такое страдание, смертный. В этом вы не одиноки. В этом не одиноки и т’лан имассы.
– Ладно, поверю. Кое-что он в страданиях смыслит. Как и ты. Просто это я не нахожу в этом утешения.
– Раз не находишь утешения, ищи силы.
– Зачем? Чтобы вынести еще больше страданий?
И правда, Ном Кала, зачем? Ты знаешь ответ? Есть ли он вообще?
– Когда переберешься через пропасть, смертный, покрепче ухватись за руку Падшего и задай ему свой вопрос.
– Удобно… – Солдат криво усмехнулся и снова закрыл глаза.
Ном Кала прошла дальше, терзаемая внутренней болью. Т’лан имассы видели взлет и падение цивилизаций. Видели гибель и возрождение целых стран. Видели, как моря затапливают все вокруг, и ходили по высохшему дну. Мы стали свидетелями мириад жизненных коллизий. От одинокого создания, доживающего последние мгновения, до тысяч, гибнущих в смутные времена.
И чему нас это научило?
Только тому, что у жизни своя цель. И тому, что жизнь невозможна без страданий. Есть ли в этом смысл? Достаточный ли это повод для существования?
Я Развязанная. Глаза мои открыты, но что я вижу?
Ничего…
Впереди, в голове колонны кто-то стоял. Нужно придумать убедительную ложь. И если на последнем издыхании эти люди будут меня проклинать, пусть. Моим преступлением было надеяться. В наказание я должна смотреть,
Однако т’лан имассы уже очень долго терпят это наказание. И угасание надежды называют также по-другому: страдание.
– Слова, – произнесла Бадаль, глядя в глаза адъюнкту. – Я нашла силу в словах, но исчерпала ее всю. Больше не осталось.
Мама посмотрела на товарищей, но ничего не сказала. Жизнь почти покинула ее бесстрастное лицо и глаза; смотреть на них было больно. У меня родились для тебя стихи, но слова пропали. Теперь их нет.
Какой-то мужчина запустил себе в бороду грязные пальцы.
– Дитя… если – когда-нибудь – твоя сила вернется…
– Это не та сила, – мотнула головой Бадаль. – Она ушла. Наверное, насовсем. Я не знаю, как ее вернуть. Думаю, она умерла.
Я не могу служить вам надеждой. Не видите разве, что все должно быть наоборот? Мы же дети. Всего лишь дети.
– То же самое случилось и с богом, что погиб здесь.
Лицо мамы напряглось.
– А можешь поподробнее?
Бадаль опустила голову.
Тогда заговорил другой мужчина – с затравленным взглядом:
– Что ты знаешь об этом боге?
– Он распался на части.
– А как распался – сам или по чьей-то вине?
– Был убит своими же последователями.
Мужчина смотрел так, будто ему только что отвесили оплеуху.
– Это из Песни Осколков, – продолжала Бадаль. – Бог хотел дать своему народу последний дар, но тот был отвергнут. Люди не желали принимать его, поэтому убили бога. – Она пожала плечами. – Это было давно – в ту эпоху, когда верующие убивали своих богов за неправильные слова. Сейчас-то, наверное, все по-другому?
– Ну да, – пробормотал бородач. – Сейчас мы доводим богов до смерти своим безразличием.
– Мы безразличны не к самим богам, – произнесла женщина, стоящая рядом с мамой, – а к дарованной ими мудрости.
– От безразличия боги в итоге чахнут и умирают, – добавил другой мужчина. – Все-таки это тоже убийство, хоть и медленное. Впрочем, мы не менее жестоки и со смертными, которые осмеливаются говорить нам то, что мы не хотим слышать. – Он выругался. – Удивительно ли, что мы чересчур задержались.
Мама посмотрела Бадаль в глаза и спросила:
– А кто живет в этом городе… в Икариасе?
– Одни призраки, Мама.
Сэддик сидел на земле, разложив перед собой свои безделушки. Услышав об Икариасе, он поднял голову и указал на бородача.
– Бадаль, я видел этого человека. В кристальных пещерах под городом.
Она ненадолго задумалась, потом повела плечами.
– Значит, не призраки. Воспоминания.
– Навеки замурованные там, – произнес бородач, глядя на Сэддика. – Адъюнкт, – обратился он к маме, – они вам не помогут. Посмотрите: они умирают так же, как и мы.