Увертливый
Шрифт:
Наконец, когда буря стихла, и они, лежа рядышком, успокоились, она спросила: «О чем ты думаешь?»
– Думаю, почему именно я? Почему именно меня?
– Я дала себе слово, тому, кто спасет мою честь, я ее и отдам. Помнишь, как – в песне: «Победитель получает все!»
– Смешно! Выходит я спас твою честь для себя?
– Господи, не говори ерунды!
– Нет, правда, «честь» – это странное слово.
– Чем же оно тебе странное?
– Его нарочно придумали для торжественных случаев, а не для разговоров в постели.
– Ну, не знаю! Другого слова у меня нет!
Неожиданно Петя вскочил: «Мне пора! Скоро проверка!» Она лежала перед ним безмолвная, гордая, томно расслабившись. Но он вздрогнул, заметив
Потом она провожала его до дверей.
– Дальше я не пойду. Ты не знаешь дороги!? Ничего, язык, говорят, до Киева доведет! Извини, но мне нездоровится.
Он и сам заметил, одевшись, она двигалась по квартире вяло и даже прихрамывала. Он тревожно спросил: «Что с тобой? Ты больна?»
– Больна!? – она рассмеялась. – Солдатик, ты чуть не распилил меня надвое!
Торопясь вовремя вернуться в часть, Галкин впал в амнезию по отношении ко всему, что с ним нынче происходило. Даже быстрый взгляд на эти картинки в щелочку памяти мог ввергнуть в смятение.
Дорогу ему, действительно, пришлось спрашивать. Мысленно составленный в голове приблизительный план города только больше запутывал. Стараясь успеть, оживленные улицы он переходил «на скорости», увертываясь от бегущих машин.
В дежурке контрольно пропускного пункта (КПП) прапорщик отмечал по списку время прибытия уволенных в город. Как только время вышло, он выписал опоздавших (их было трое) и по телефону сообщил дежурному по части. В это время и появился Галкин. Он «включил скорость» и, увернувшись от дневальных по КПП, оказался в дежурке возле стола с бумагами. Взглянув на список, он сразу все понял и, взяв лежавшую тут же ручку, копируя подчерк прапорщика (Галкин был уже опытным писарем) вписал себе нужное время и пошел в казарму. Тут как раз прибыли двое опоздавших. Отметив их время, дежурный, обнаружил, что неотмеченных фамилий в списке не остается. Третьим опоздавшим считался Галкин. Но он был отмечен, хотя прапорщик не помнил, когда тот прошел. Тогда дежурный по КПП позвонил в казарму и справился, пришел ли из увольнения Галкин. Услышав «так точно», прапорщик перезвонил дежурному по части и доложил, что ошибся, опоздавших – двое и оба уже на месте. Так Галкину удалось избежать неприятностей.
Другие неприятности начались позже. События того воскресенья постепенно перекочевывали в чувственные сны молодого человека. И скоро он уже не мог отделить то, что случилось в действительности, от того, что «нагородил» сон.
Самой большой «неприятностью» стало беспокойство – тоска, которую он стал испытывать, не имея возможности снова увидеть ее. Он даже не успел спросить имени: тогда это казалось не обязательным, в чем-то даже банальным – столь быстро все завязалось. А теперь казалось иначе: то, что не имеет названия, – как бы не существует. Но, решив, что совсем без имени все же нельзя, он вернулся к названию «мое чудо», давно приготовленному для этого случая.
Петр был убежден: даже если сбежит в самоволку, уже не найдет ни дома ее, ни места в парке, где они встретились. Он помнил каждую черточку на ее лице. Но со временем она все больше становилась для него явлением призрачного, и мимолетного чуда.
Последнее время Тарас все чаще появлялся в казарме с порезами и синяками. Однажды пришел из медчасти с подвязанной левой рукой. А на другой день и вовсе направлен был в госпиталь. Было похоже, что кто-то подстерегает его в укромных местах. Петя чувствовал свою вину. Ведь именно он подорвал уважение командиров к сержанту. А это воодушевляло недоброжелателей Бульбы. Галкиным овладело странное ощущение, как будто раньше не только Бульба ему покровительствовал, но и сам Петя каким-то образом служил для Тараса защитой. Теперь сержант оказался один на один со своими бедами, и Галкин чувствовал себя за это в ответе.
Он понимал, что-то надо делать. «Но что он может? Только увертываться и ускользать». Стремительность этих маневров Бульба сравнивал со стремительностью язычка хамелеона. У Пети были для этого другие сравнения – образы, предполагающие не мгновенное действие, а некоторую длительность событий во времени. Например, образ невидимого диска вращающегося пропеллера или быстро вибрирующей пластины. Эти идеи требовали углубления и проработки на практике.
Другой вопрос, когда и где «деды» подстерегают Тараса. Скорее всего, это как-то связано со спортзалом. Галкин вечером тоже ходил заниматься и видел Тараса. Но после несчастного прыжка, они избегали возвращаться в казарму вместе. Пока Бульба ходил с подвязанной рукой, а потом лежал в госпитале, все было тихо. А после его возвращения в строй, опять начались брожения и шушуканье «старичья» по углам.
5.
Однажды вечером, выходя из спортзала, Петя заметил группу из трех человек, стоявших возле здания. Фактически, они стояли за углом, но выглядывали из-за него так, чтобы видно было пространство перед входом. Хотя уже начинало смеркаться, Галкин узнал штабного «Вовика», одного из «толиков» и громадного бугая из «дедов», который ежевечерне качал штангу в спортзале и вместе с Бульбой посещал тренировки по единоборствам, являясь его первым соперником.
Галкин, не спеша, как бы отдыхая после занятий, направлялся в казарму и мог слышать отдельные фразы, доносившиеся от угла спортзала. «Гляди – Петя! Давайте с ним разберемся!» – предложил Толик. «Стой! Не сейчас! – остановил Вовик. – Придет и его черед…» Дальше Галкин не мог разобрать. Пройдя еще немного, он завернул за угол ближайшей казармы и побежал. Надо было торопиться: личное время кончалось.
Галкин бегом обогнул казарму и кустарниками прокрался к спортзалу. Группа стояла на том же углу, занимая удобную для наблюдения позицию. Их самих со стороны входа почти не было видно.
«Нет, сегодня он не придет, – сказал Вовик и, обращаясь к Толику, спросил: Чем ты его тогда по руке саданул?» «Чем, чем? Не видал, что ли! – заважничал Толик. – А вот чем!» – Он выпрямил руку и выпустил из рукава монтировку. «Ого!? – подивился „бугай“. – Нет, кореша, так не гоже. Надо своими конечностями без инструментов работать».
– А твой сапожок, скажешь, не инструмент что ли? Ты носочком его в одно место так саданул, что там, небось, – все теперь всмятку.
Раздался гогот.
Неожиданно, Вовик «взорвался»: «Гады! Теперь он вообще не покажется!» «Покажется! Куда денется, – успокоил Толик. – Рученька совсем заживет и появится. Ему даже гипса не наложили – только тугую повязку». «А куда гипс-то – на гоголь-моголь что ли?» – пошутил «бугай». И опять – гоготали.
«Что это?» – спросил Вовик: где-то рядом сильно жужжало. «Наверно вентилятор включили. Зал проветривают,» – солидно объяснил «бугай», как завсегдатай спортзала. В траве что-то шуршало. «Гляди, да тут крысы бегают,» – предположил Вовик. От казарм донеслись голоса дежурных: «Рота, выходи строиться! На вечернюю проверку становись» «Все! Двинули!» – крикнул Вовик. В траве опять зашуршало. «Сука! Сейчас я тебя!» – вскричал Толик и, вытащив монтировку, бросился вперед, размахнулся и, вдруг, плашмя повалился в траву, как подкошенный. Остальные загоготали, крича: «Что, крыса тебе ножку подставила? Вставай! Что разлегся?» «Корень, вроде, попался…» – гадал, поднимаясь, Толик. «Бежим! А то опоздаем!» – командовал Вовик. – Они побежали, а впереди них, шурша, зигзагами мчалась «крыса». Галкин проскользнул на место в строю в последнюю секунду.