Увертюра ветра
Шрифт:
– А что нам было говорить?! То, в чем даже у нас нет уверенности: так, смутные догадки? Слова Сумеречных и косвенные свидетельства не могут служить доказательствами. Если бы мы могли сами услышать Песнь... но Сумеречные не дадут нам ступить и шагу!
– Разве у вас не перемирие?
– Да, перемирие, - раздраженно согласилась Миринэ, отвернувшись и бессмысленно, бесцельно сделала два шага, остановившись. И, не оборачиваясь, едко пояснила: - Мы не трогаем их, а они - нас. Сумеречные не верят никому из Зарерожденных. Что мешает отправить на Жемчужные Берега Shie-thany, подговоренных кем-то из Alle-vierry? Только честное слово, а оно уже давно обесценилось ложью. К тому же, предатель среди нас уже есть. Так за чем дело стало? С нас - ответный удар!
– горько закончила она.
– Предатель от Сумеречных?
– неверяще переспросил я.
– Среди Слышащих?..
– Верно, что в час драконов никому нельзя верить.
– Как бы то ни было, - настойчиво повторил я, нарушив тяжелую, давящую, повисшую между нами тишину.
– Известите других. Thas-Elv'inor, Alle-vierry, Elv'inor, di-Auerres... Вместе вы найдете сказителя.
Она только покачала головой.
– Не найдем, Мио. Все тщетно, и ты об этом знаешь. Хватит обманывать себя.
– Shie-thany, как всегда, решительны и готовы к действию, - съязвил я, задетый ее последней фразой. О чем тут же пожалел.
Миринэ стремительно обернулась. Волосы взметнулись темно-каштановой волной, растрепав безупречную прическу.
– Осторожнее в словах. Помните, с кем Вы говорите, elli-e Taelis.
– Миринэ, - пойдя на попятный, начал я, - Вы действительно заранее опускаете руки. Смирение и выжидание, которых вы придерживаетесь, сейчас неприемлемы - и ты об этом знаешь. У нас так мало времени, чтобы успеть что-то сделать, и так мало шансов! Еще не поздно, просто не может быть поздно! Поверь мне.
– Что мне сказать о твоем приходе?
– сумрачно взглянув на меня, спросила Миринэ. Холодно, спокойно, пусто.
Медленно, со степенной текучей грацией, она подошла ко мне - и остановилась рядом, смотря ровно перед собой.
– Совет ждет.
Действительно - что? Я медлил с ответом, не зная, на что решиться - и стоит ли решаться вообще.
– Что сказала Воля?
– стараясь говорить ровно, почти безразлично, спросил я, но внутренне сжался, слишком хорошо зная, каким будет ответ.
– Воля, - начала Миринэ, подняв на меня взгляд, тяжелый и тревожный, - не сказала ничего. А Лес и ветер пели о приходе сказителя.
Беспощадно правдиво, невозможно жестоко. Ожидаемо - и все равно слишком больно. Я злился на себя за эту слабость, но ничего не мог поделать. Какая-то детская обида каждый раз овладевала мной, когда Она была ко мне безразлична.
Детская обида, детские непрекращающиеся "почему"...
Я молчал, вновь затягивая паузу и убегая от ее долгого взгляда, от самого себя, все не решаясь сказать...
Не решаясь... но почему? Я ведь решился еще раньше; тогда, когда посмел вернуться в Торлисс, нарушив данное когда-то себе слово, потому что больше жить так, не считая дней, не зная, сколько прошло недель, месяцев и лет, - не мог.
И позже, когда Корин предложил эту глупую, бессмысленную авантюру, разве не потому я согласился, что хотел вновь найти свой Путь? Вновь обрести себя?
...И разве сейчас, когда я резко сменил маршрут, наплевав на мнения других, на все, кроме Ее воли и долга, я уже не принял свою судьбу? Разве вновь не встал на путь сказителя?
Так отчего сейчас я не могу произнести это вслух? Почему я боюсь признать свой выбор, который уже сделан? Потому что тогда мосты будут сожжены? И бездорожье, луговое разнотравье и перекрестье дорог навсегда исчезнут, слившись в один-единственный путь?
Но разве уже они не сожжены? И разве я не этого хотел?
И я сказал, отрезая себе путь назад, обращая его в ничто:
– Скажи, что пришел сказитель.
Миринэ не ответила. Только зашелестели, как волны, бушующие в шторм, складки скользящего по мрамору подола, и дробный перезвон каблуков отмерял каждый ее легкий шаг.
Я шел, чуть приотстав, чтобы не наступить на стелющиеся передо мной пенно-белые и глубоко-сапфировые, с лазурным и индиговым переливом ткани ее платья. Коридор - совсем небольшой, невольно ставший местом нашей встречи - заканчивался высокими двустворчатыми дверями. Миринэ толкнула их, совсем легко - и они распахнулись.
...И все утонуло в льющемся из Зала Совета свете.
Часть вторая
– Ах, какой дивный вечер, - мурлыкнула Айори, щуря золотые кошачьи глаза. Рыжие, собранные в сложную прическу локоны, вспыхивали в лучах закатного солнца, точно пламень. По тяжелым украшениям и капелькам янтаря, медовой росой осевшим на лифе платья, пробегали искорки в такт дыханию и изящным, безупречно выверенным движениям. Парча, шелк, кружево и золото - в тяжелых серьгах, в вышивке, гладью легшей на платье, в пенном кружеве рукавов и подола. Прекрасная, ослепительная, невозможно-прекрасная, леди Правительница была словно соткана из света бельтайнского дня. Золото и янтарь - вот ее облик на сегодняшнем бале.
– Не правда ли, душа моя?
Иришь отвернулась от вычурно отделанного окна кареты. Она любила вечера. И сладкую песнь тихих рощ, и молчаливую умиротворенность глубоких и чистых, как отражающееся в них небо, озер. И оживление единственного города Зеленых Долин, приходящее на улицы, утопающих в сонной дреме роз и азалий, с первыми закатными лучами. Любила и сам Арьеннес - зыбкий и призрачный, точно сотканный из первых лучей зари. В нем не было отточенной веками стройности и легкости Эпохи Расцвета. Напротив: робость и неуверенность, с которой пробиваются еще не цветы даже, а тонкие нити травинок; с которой первые лепестки роз раскрываются навстречу солнечному утру, когда миновали уже морозы, и мир обещает только радость и девственное, не замутненное ничем спокойствие.
Но сегодня все было не так. Широкие улицы Арьеннеса, "Первой розы", заполонили кареты - точь-в-точь как та, в которой ехали они. Хрустальная ясность и легкость вечера рассыпалась под гнетом не приятной, а нервной, издерганной суеты, гомона, поскрипывания колес и лошадиного ржания. Слишком оживленно; слишком много голосов и людей.
Всего - слишком.
Иришь поморщилась. Раздражение, охватившее ее на выезде из любимого, а сейчас почти ненавидимого города, стало пробиваться первыми уколами мигрени.