Увеселительная прогулка
Шрифт:
— И в лодке и в домике!
— Вот видишь?!
— Ну и что?
— Больше мне пока ничего и не надо знать. Сейчас я вызову тебе такси, поезд отходит через двадцать минут. Ты поедешь в Лозанну, сразу же направишься к моей приятельнице. Она живет одна, я ее предупредил, а в одиннадцать я тебе позвоню. Не делай глупостей, не выходи из квартиры, моя приятельница о тебе позаботится, и слушайся меня во всем, понял?
— Да, — сказал Оливер.
— Реветь теперь нечего, Оливер, чему быть, того не миновать. Все равно тебя могут судить только как несовершеннолетнего…
— Я хочу к папе, в Париж.
— Я же тебе сказал, тебя ищет полиция… Они схватят тебя на границе… Кстати, на Главный вокзал тебе ехать нельзя, они взяли под наблюдение все вокзалы в Цюрихе, я довезу тебя до Тальвиля, пойдем…
— Но я хочу к папе. Ведь я могу поездом добраться до границы, а границу перейти пешком, нелегально.
— Оливер, твоего папы в Париже нет.
— Мой папа в Париже!
— Твой папа где-то в Италии. Возможно, в Милане. Я звонил в Париж. Сказали, он прибыл и сразу же поехал дальше. В Милан.
— Но папа же не бросит меня в беде.
— Не реви. Никто не собирается бросать тебя в беде. Разве ты не видишь, что я стараюсь тебе помочь?
— Да, да, — сказал Оливер.
— Теперь пошли. Я довезу тебя до Тальвиля. Иди вперед, спускайся во двор и садись в мою машину, она на стоянке твоего папы. Я буду через три минуты. Если спросят из полиции, скажу — да, он был у меня, но ушел. В случае, если вообще спросят… Ступай!..
23 августа, 11 часов 30 минут
КВАРТИРА РОДИТЕЛЕЙ СИЛЬВИИ В БИЛЕ
— Почему ты вечно сваливаешься как снег на голову? — спросила мать Сильвии. — Нельзя было позвонить? Взяла и приехала. А если бы меня не оказалось дома? Садись, садись. Снимай плащ. Зачем ты вообще надела плащ? Что, у вас в Цюрихе дождь? Почему ты не захватила с собой Оливера? Как поживает Эп? Эпа мы теперь совсем не видим, неужели он Так занят в своей газете? Господи, уже семнадцать лет, как вы женаты! Этого года мне никогда не забыть, у меня было такое чувство, что это самый ужасный год в моей жизни, не считая, разумеется, того, когда я вышла за твоего отца. Господи, зачем я вышла за Густава, ты только посмотри, как я живу…
Сильвия сняла плащ и повесила его на спинку стула.
— Оливер же в школе, — сказала она.
— Хочешь кофе? А может быть, рюмку вина или вермута или что-нибудь еще? У меня и пирожные есть.
— Ты все еще состоишь в своем обществе любителей птиц? — спросила Сильвия.
Она опустилась на софу и принялась разглядывать свои ноги и потертый выцветший ковер. Мать поставила на стеклянную крышку курительного столика бутылку красного вермута и два бокала. Она тоже села.
— На новый ковер он мне денег не дает, скупердяй этакий. Он лучше в трактир пойдет. Я думаю, у него есть любовница. Какая-нибудь официантка…
— Но мама, ведь папе уже семьдесят три года! — воскликнула Сильвия.
— Ну и что?! Я ведь не говорю, что он с ней спит. Мужчины и в таком возрасте ухитряются брать свое.
— Почему же ты вышла за отца?
— Я работала у него секретаршей на часовом заводе.
— Это еще не основание для того, чтобы выйти замуж.
— Он хотел на мне жениться.
— Ты могла сказать «нет».
— Но мне хотелось сказать «да».
— Вот видишь!
— Знала бы ты, как нас воспитывали…
— Как?
— В католическом духе.
— А что это значит?
— Правда, я была католичкой только формально. Не то чтобы я сомневалась, есть ли бог, но вот в церковь… Вспомни, ты когда-нибудь видела, чтобы я ходила в церковь?
— Ну так в чем же дело? — спросила Сильвия.
— И не спрашивай, — ответила мать. — Густав уже тогда занимал положение, все ждали, что он вот-вот станет директором, коммерческим директором он был и в то время, когда мы с ним обручились, и сам распоряжался на заводе всеми финансами.
— Ты пошла за него потому, что этот брак означал для тебя материальную обеспеченность?
— Потому, что он упорно хотел жениться только на мне, и ни на ком другом.
— А вот наш Герберт проучился десять лет, но так ничего и не добился.
— Да, к сожалению, — согласилась мать.
— Нет, — ожесточенно возразила Сильвия, — неверно, что он ничего не добился, он добился как раз того, что ему по душе, а большего ему не достичь.
— Да, я думаю, Герберт доволен своим положением.
— Но ведь ты хотела, чтобы твой сын стал профессором.
— Да, у меня были свои планы на этот счет.
— А какие планы были у тебя на мой счет?
— Ты права, Герберта я любила больше. Но я уже загладила свою вину перед тобой.
— Когда и как?
— Я тебе помогала, когда ты вышла замуж.
— Ты сделала все, чтобы помешать моему замужеству.
— Но когда вы все-таки поженились, я тебе помогала.
— Ты даже не приехала на свадьбу.
— Я подарила тебе полдюжины простынь и пододеяльников, а папа послал двадцать белых роз.
— А когда я тебе сказала по телефону, что я беременна…
— Вполне понятно, что тогда это показалось мне безумием. Твой муж — мелкая сошка, его заработка едва хватало вам на стол… Ну а кто купил тебе детскую коляску, оплатил твое пребывание в больнице — это, между прочим, была частная клиника, — кто пригласил тебя, твоего мужа и Оливера на месяц к морю? И вообще откуда мне было знать, что твой муж и правда выйдет в люди?
— Как это он «вышел в люди»?
— Во всяком случае, теперь я тебе завидую. У тебя хватило смелости выйти за настоящего авантюриста, можно сказать, за босяка, ничтожество, а сегодня твой муж солидный человек, главный редактор, у вас собственный дом с плавательным бассейном, две машины, моторная лодка, а посмотри на меня… — Мать Сильвии встала и подошла к балконной двери, чтобы опустить шторы — в окно било солнце.