Увидеть море

Нас семьдесят два. Мы все разные. Разный возраст, профессии, привычки и характеры. Объединяет одно — все трупы. Нет-нет, никакой мистики. Пока мы ещё живы, но уже знаем, что это ненадолго.

Ещё полчаса назад каждый выглядел по своему — кто-то пил и смеялся, кто-то читал газету, кто-то спал. Сейчас в салоне пассажирского лайнера, совершающего перелёт Нижневартовск-Москва, сидят семьдесят два похожих друг на друга манекена. Осторожно поворачиваюсь и смотрю на сидящих сзади. Одна и та же картина — бледные лица и плотно сжатые губы. Кто-то закрыл глаза, кто-то уставился себе под ноги или тупо в спинку кресла соседа.

Я думаю о том, как это будет. Из прочитанного об авиакатастрофах знаю, что при ударе о землю все кости в теле от давления моментально крошатся в порошок. Запомнился комментарий спасателя о том, что тела, найденные на месте крушения, очень сложно переносить. Как бурдюк с водой без ручек.

Услужливое воображение тут же рисует картину — два МЧС-ника рывками пытаются забросить мой бесформенный обгоревший труп в грузовик, и меня охватывает паника. Дикий животный ужас. Если не взять себя в руки, то я закричу. Этого нельзя допустить. Видимо, это понимает каждый, поэтому тишина в салоне гробовая. Это только в голливудских фильмах в падающем самолёте все кричат и носятся по салону. В реальности, как оказалось, всё происходит совсем не так.

Мне тоже надо отвлечься. «Это будет не больно. Я ничего не почувствую. Секунда — и всё будет кончено». После этой мысли я успокаиваюсь. Становится не страшно. Только пальцы выбивают нервную дробь, и в голове стучат какие-то африканские ритмы.

В голову приходит мысль написать прощальную смс-ку родным и близким. Сейчас как-то отчетливо понимаю, что кроме родителей и брата моя смерть ни для кого не станет трагедией. Что же написать? «Прощайте, мама, папа и Дима! Через несколько минут меня размажет по земле. Я вас любил»? Как-то глупо и пошло. И страшно.

Нет. Ничего писать не хочется. Теперь ясен смысл фразы «люди живут вместе, а умирают по одному». Завтра все мои друзья и близкие проснутся и вновь увидят рассвет. А я нет. И это обстоятельство уже разделило нас невидимой стеной.

В тридцать лет все-таки умирать не так обидно, как в восемнадцать. Все в жизни уже испытано. Я любил, мечтал. Успел разочароваться и в том, и в другом. Видел свет. Был женат, но не нажил ни семьи, ни детей.

Я — бесполезный путешественник во времени и пространстве, и в каком-то смысле такой конец логичен.

Последнее время часто повторял, что ничего не жду уже от будущего. Говорят, что мысли и слова способны материализоваться. Что ж, судя по тому, что сейчас со мной происходит, так оно и есть.

Почему же всё так сложилось? Где и когда я свернул не туда?

Откидываюсь на спинку кресла, и сцены из моей жизни мелькают перед глазами, как кадры цветного кино. Детский сад, школа, университет, переезд в Америку…

Но… давайте, наверное, по порядку…

Если так посмотреть, я чрезвычайно удачливый человек.

В жаркий летний день в городе Нальчике я родился и… сразу умер. Удачей, конечно, это не назовешь. Однако через пару минут, советские врачи с добрыми глазами и умелыми руками вернули меня из намечавшегося небытия, что и было большим везением. В общем, о жизни после смерти, в отличие от большинства умерших, я могу рассказать немало.

Еле уцепившсь за этот свет, я долго болел. Однажды родители устали меня лечить и решили закалять при помощи спорта. Когда мне исполнилось шесть лет, мама повела меня в спортивную секцию.

Сначала был настольный теннис. Тренер задумчиво наблюдал, как я не попал по шарику с нескольких попыток, качая головой. В общем, пинг-понг не покатил. Мама решила — сын станет звездой большого тенниса. Там было ещё хуже — ракеткой я попал довольно точно, но не по мячику. С размаху зарядил по голове пробегающего мимо розовощёкого кабардинца моих лет. В итоге секцию тенниса покидал, как настоящий гладиатор, под вопли окровавленной жертвы и трубный рёв разгневанной тренерши.

Следующим «эверестом» стала секция футбола.

Сначала я даже обрадовался — какой мальчишка не любит футбол! Но эта попытка получилась самой печальной.

Тренер по футболу Георгий оказался злобноватым садистом и мерзким типом. Тогда такого слова не знали, но сейчас его бы назвали «метросексуалом». Весь изящный ухоженный, надушенный он напоминал героя-любовника из мексиканских мыльных опер. Голосок имел тонкий, неприятный и скрипучий.

Как только мама ушла, он принялся издеваться над моей фамилией.

– Что за фамилия такая, Зайцев?! Хаха! Нееет! Хаха! Ты у нас будешь Заяц!! Хахаха! Слышали? Все зовите его Заяц! Хаха! — после такого весёлого старта я сразу возненавидел его и футбол вообще.

Когда я продемонстрировал фирменный дриблинг, один раз потеряв мяч, а другой упав на нём, и честно промазал по пустым воротам три раза из пяти, восторгу моего остроумного тренера не было предела. Он разнообразил унижения, добавив к «Зайцу» эпитеты «Косой» и «Кролик». Наиздевавшись вволю над моей кривоногостью, он удалил «Кролика» с поля.

С тех пор мои тренировки заключались в том, что пока все играли в футбол, я «отрабатывал удар». Полтора часа бил мячом об стенку. Это было скучно и немного унизительно. Я чувствовал себя изгоем и с завистью посматривал на остальных ребят, которые весело носились по полю.

Наверно тренировок через двадцать я бы уже достаточно «отработал удар», чтобы мне позволили хотя бы изредка выходить на замену, но тут папа решил посмотреть на мои успехи и загубил мою, возможно, в будущем блестящую футбольную карьеру. Появившись без предупреждения, он наблюдал из-за сетки, как я «отрабатываю удар» под крики тренера: «Косой, ты чо там расслабился? Уши мешают? Хахаха!». После тренировки он отвёл остроумного метросексуала за угол «на пару слов». Через пять минут они вернулись. Под глазом у тренера наливался большой негламурный синяк, а сам Георгий был бледен и задумчив. У папы не было в детстве родителей, которые могли бы его защитить. Он вырос в детдоме, и шуток тренера не оценил