Уйти, чтобы остаться
Шрифт:
Впрочем, он давно уже выбрал человека, кому он мог открыться. Вадиму Павловичу Родионову. Только ему…
Хлопнула дверь. Бродский. Сколько раз предупреждать этого болвана не стучать дверью. Будто никого, кроме него, и нет в лаборатории.
Верный своей манере, Эдуард Бродский ни с кем не поздоровался. К этому привыкли и не обижались. У каждого свой пунктик. Тем более у Бродского большие неприятности — вчера заседала жилищная комиссия, и на заявление Эдуарда легла резолюция: «Временно отказать».
Бродский давно намеревался навести порядок в лаборатории. И сегодня его гнев был обращен на борьбу с модерном, который вносила в лабораторию вычислительница Люся.
Эдуард взял кусачки.
— Зачем же? — растерялась Люся. — Терракота. Декоративное украшение.
— Их место под кроватью, — прорычал Эдуард.
— С момента, когда человек подчеркивает свою простоту, он превращается в хама, — не выдержал Савицкий.
— Хам, Сим, Яфет… Хам, кажется, был младший, — ехидно произнес Эдуард.
— Вы невежественный юноша, Бродский, — не успокаивался Савицкий.
— Культуры маловато, вот что, — поддержала Люся.
Эдуард повернулся к Люсе. Его тощая шея покраснела.
— Откуда ей взяться? В интернате, когда все уходили в Дом культуры, я оставался шарить по тумбочкам. За что был неоднократно бит. По голове.
— Трепач, — улыбнулась Люся.
— Иногда я вам, Бродский, кажется, верю. Интуитивно, — строго произнес Савицкий.
— Из-за этого горшка не видно, что делается на площадке, — не унимался Эдуард. — Прочь с Олимпа! Им не место среди богов!
Горшок был тяжелый и разрисован знаками Зодиака. Все двенадцать созвездий. От Рыбы до Водолея.
Но он так и не успел срезать проволоку — в лабораторию вошли Ипполит и Вадим.
Лаборантка Люся сказала «ой!» и приподнялась с места.
Эдуард отвел взгляд от абстрактных знаков и вздохнул.
Савицкий отключил установку.
Ипполит молча прошел к своему столу, втиснутому между шкафами. Все так, как было месяц назад. В шпагатных качалках свернулись бесчисленные графики, схемы. Тут же фотография Эйнштейна из книги Б. Кузнецова. Суперобложка. Фотография наклеена на стену. Навечно. Некогда седые усы гениального физика были зачерчены карандашом. От этого Альберт Эйнштейн выглядит лет на тридцать моложе. «Наверняка Эдькина работа», — подумал Ипполит. Где-то плескалась в океане Австралия. На сиднейском рынке абориген-инструктор объяснял любителям, как метать бумеранг. В грязном зоопарке скучал коала… Только сейчас Ипполит почувствовал, что он дома…
— Ну, здравствуйте, — наконец произнес Ипполит Игоревич Горшенин, кандидат физико-математических наук.
Все улыбались. Эдька тряс его руку. А Люся выбежала из лаборатории. Звонить о приезде Ипполита по всем отделам.
— Ну как? Ну как? — расспрашивал Эдуард. Он уселся на пыльный стол и уперся туфлями в перекладину табурета.
Ипполит смотрел на ребят и улыбался. Он чертовски рад, что видит их. И сейчас понайдут из всех отделов. Начнут его слушать. Спрашивать. Удивляться. Острить… И так будет продолжаться целый день. И завтра. Нет, завтра меньше. А послезавтра вообще забудут о том, что он, Ипполит Горшенин, вернулся с конгресса.
— Мне не нравится твой вид, — Ипполит повернулся к Эдуарду.
— Меня бессовестно обжали с квартирой, — ответил Эдуард. — Я поверил папе, а он меня беззвучно предал. Он молчал, когда решали мой вопрос.
— У Петра Александровича скверное настроение. Ты ведь знаешь, — вставил Вадим.
— А мне начхать! — Эдуард соскочил со стола и подошел к Вадиму: — Ты его оправдываешь… Подумаешь — несчастье! Возьмите наши радости — отдайте ваши горести! Человек остался один в четырех комнатах. А нас трое в купе. Ты знаешь, где я работаю? Соседи свет выключают. Подойдут, щелкнут — иди знай кто! Шесть семей. Что с тобой разговаривать, идеалист! Для тебя Киреев непогрешим — он знает толк в уравнениях математической физики. Скоро он тебя заставит яйца высиживать — смотри не подкачай!
— Ты никогда не отличался хорошими манерами, — смущенно произнес Вадим. — А на Киреева напрасно ты.
Эдуард раздраженно отошел. Ипполит старался скрыть улыбку. Ему жаль Эдуарда, но действительно это смешно. И надо же было проводить распределение квартир в отсутствие Ковалевского. Тот ценил Эдуарда. Да и на работу Бродский устраивался с условием, что дадут квартиру. Третий год ждет.
Вошла Люся. Наверняка она все слышала.
— Ах, какие вы эгоисты! — всплеснула руками Люся. — У человека личные неприятности…
Ипполит посмотрел на Люсю.
— …От Киреева жена ушла.
— Ну?! — Ипполит вспомнил маленькую женщину с глазами киноактрисы Симоны Синьоре.
— Можно подумать, что ей двадцать лет. Я всегда говорила — от женщины, которая играет на трубе, можно ожидать все что угодно, — солидным тоном продолжала Люся.
Савицкий повернулся к ней:
— Не смей так, зря. Мария Семеновна изумительный человек. Откуда вам знать…
— Мне жаль Петра Александровича. Он нам слишком дорог, — сухо отрезала Люся. Она сделала ударение на слове «нам», чтобы указать Савицкому его место.
— Мишка Сазонов. Только устроился в Химаппарате, и на тебе! Двухкомнатную получил, — бушевал Эдуард. — А мне всю жизнь не везет…
Ипполит подошел к чемодану, достал книгу с английским названием и протянул Эдуарду. Тот бегло прочел, переводя с ходу на русский: «Широкополосные усилители».
— Это тебе подарок, — произнес Ипполит. Минуту назад он об этом и не думал.
— Спасибо, Поль, — Эдуард успокаивался. — Что ты еще привез? Бумеранг?!
— Бумеранг, — подтвердил голос от двери. Вошел крепыш Сеня.
— Бумеранг? — спросил Валентин Николаевич Савицкий. — Господи, ведь настоящий бумеранг. А на Тасмании вы были?
— Бумеранг, — спокойно констатировал Кутузов.
— Братцы, живой бумеранг! — изумился Яся.
— Это декоративный. У настоящего отточенные ножи, — пояснил Ипполит. — И бросают его особенно. При лавке специальный инструктор. В перьях и с кольцом в носу.