Ужас глубин
Шрифт:
— Ты в порядке, Маркус? — спросил он.
— Ага. — Это был скорее прерывистый вздох. — Даже сейчас, после его смерти, я то и дело натыкаюсь на подобные сюрпризы.
Если бы это был почерк его отца, Дом вырвал бы страницу из журнала и сохранил бы ее. Это была бы для него последняя, драгоценная ниточка, соединявшая его с погибшим, к которой он мог бы прикоснуться, на которую он мог бы взглянуть. Маркус же просто закрыл книгу и поставил на полку.
— Итак, что у нас есть, помимо этого? — сказал он таким тоном, как будто ничего не
С детства они были близки, словно братья. Дом знал Маркуса лучше, чем какого-либо другого человека. Но иногда Дом вынужден был заставлять себя молчать, хотя ему хотелось задать вопрос, на который Маркус никогда бы не ответил: «Ты хочешь поговорить об этом?»
Маркус никогда не хотел ни о чем говорить. Спрашивать было бесполезно. Но он знал, что Дом всегда готов выслушать его в случае необходимости.
— Пойду посмотрю, что там творится, — сказал Дом. — Кто-то должен запретить им жечь туалетную бумагу. Всему есть предел.
Маркус обогнал его и побежал по коридору к выходу.
— Мне нужно идти к Хоффману, будем инструктировать людей Олливара.
И он исчез в тускло освещенном туннеле. Дом услышал, как его ботинки стучат по каменным ступеням, ведущим наверх.
Напоминания об умерших были повсюду — даже такие, которые, казалось бы, уже совершенно тебя не трогали. Утром, одеваясь, Дом случайно взглянул в зеркало на свою татуировку — сердце с именем Марии. Можно было бы удалить рисунок, но он не стал бы этого делать. Однако сейчас татуировка показалась ему неуместной, как будто он еще пытается верить в то, что Мария жива. Время от времени его охватывало желание сделать то, что он делал чуть ли не каждый день десять лет подряд, — вытащить ее фотографию и показать человеку, который мог бы узнать Марию и сказать, что видел ее.
Просто так взять и принять смерть невозможно. Он понял это после смерти детей, своих родителей да и практически всех, с кем вырос. Для него это был постепенный процесс. Дом носил ожерелье Марии; теперь нужно было сделать следующий шаг и изменить татуировку.
Он переоделся в гражданскую одежду и отправился на поиски Сэм. У нее был обеденный перерыв, она сидела в столовой, выпивала с Диззи. Он был рад, что они ладят.
— Я слышал, ты смыслишь в татуировках, — обратился он к ней.
Сэм искоса посмотрела на него:
— Да. Ты хочешь что-то сделать?
— Вроде того.
— И что именно — традиционные кашкурские картинки? Островные?
— А ты можешь изменить татуировку, которая уже есть?
Сэм задумалась:
— Возможно. Это от многого зависит.
— Не нужно специальное обезболивающее доктора Уоллина? — Диззи протянул ему небольшую бутылочку самогона. — Гарантирую, ты ничего не почувствуешь, даже если она отпилит тебе голову, к чертовой матери.
— Потом напьюсь до бесчувствия, — ответил Дом. — Спасибо, Диззи.
— Ладно. — Сэм поднялась и поманила за собой Дома. — Лучше сделать это прямо сейчас, пока мы еще не передумали. Пойду прихвачу свои инструменты.
Дом нашел в одной из казарм свободный чулан. Он не хотел, чтобы кто-нибудь увидел их, даже случайно. Он закатал рукав на правой руке.
— Ну хорошо, тебе придется мне все подробно объяснить, — начала Сэм, открывая сумочку, похожую на косметичку. — Что именно ты хочешь сделать?
— Я и сам не знаю, — ответил он. — Но теперь, когда она умерла, я хочу как-то это отметить.
Дом догадывался, что, несмотря на мужланские манеры, Сэм была чуткой и проницательной. Женщина, которой дали имя в честь героя-отца, погибшего еще до ее рождения, должна была понять болезненные, непонятные до конца чувства, не отпускавшие Дома. Сэм внимательно рассмотрела сердце и кивнула:
— Ты готов довериться мне, Дом?
— Давай действуй.
Без электрической иглы процесс занял гораздо больше времени и был гораздо более болезненным, чем в первый раз. Дом не смотрел на то, что она делает. Когда он наконец взглянул, не зная, какое впечатление произведет на него результат, зная только, что он хотел изменить рисунок, у него перехватило дыхание.
Сэм действительно смыслила в татуировках. Больше того — у нее был талант.
Татуировка полностью изменилась. Если бы Дом не знал, что раньше это было сердце, он увидел бы только ангела со сложенными крыльями, смотрящего вверх, в бесконечность, и обнимающего имя Марии.
Он не мог сказать Сэм, что ему нужно. Но почему-то ему показалось, что он с самого начала хотел именно такую картинку. Пару дней придется не закатывать рукава, чтобы прятать повязку, — хотя люди все равно не стали бы приставать к нему с расспросами.
— За мной должок, — сказал он.
Сэм, стоявшая в дверях, обернулась.
— Забудь, — откликнулась она. — С меня хватит того, что я довольна своей работой.
Рев моторов и скрежет коробок передач не стихали до поздней ночи, и за древними стенами базы горел свет — это были огни бульдозеров, старавшихся как можно быстрее закончить лабиринт из ям и траншей. В море выходили только патрульные суда КОГ. Даже «Вороны» практически все оставались на базе. Дом сидел на швартовой тумбе у причала, глядя на проплывавшие над головой огни и черную тень, — это вертолет на мгновение заслонил собой звезды.
— Нам это нравится до безумия, верно, сынок? — Коул подошел к нему и встал рядом, рассматривая гавань. — У нас лучше всего получается ждать, пока не начнется настоящая заваруха. Все в полной боевой готовности и в отличной форме.
— Интересно, когда мы сможем наконец расслабиться?
— Интересно, сможем ли мы вообще когда-нибудь расслабиться?
— А где Бэрд?
— Автогеном орудует. Трубы варит. Чтобы залить ямы топливом и испечь крабов-светляков. Черт, у этого парня голова работает, только не совсем в том направлении. Но я не жалуюсь.