Ужас. Вдова Далила
Шрифт:
— Ищите, если хотите… я же охотно променял бы все ваши открытия на информацию о жизни, знакомствах и привычках жертвы… Вы больше ничего не нашли?.. Значит, мы можем ехать…
И пристав вышел вместе с инспекторами. На бульваре все еще толпились любопытные; полицейские расхаживали взад-вперед перед домом. Какой-то фотограф делал снимки. Когда пристав собирался садиться в экипаж, он обратился к нему:
— Одну минутку, прошу вас… Так, очень благодарен…
— Вы снимаете для какого-нибудь журнала?..
— Для газеты «Свет», которая первой…
—
VI
Неизвестный из дома № 16
День прошел однообразно и для полиции, и для Коша. Дело не двигалось с места. Пока не было известно ничего, кроме имени жертвы. Соседние лавочники припомнили, что к ним часто заходил маленький старичок, тихий, не болтливый, не имевший, по-видимому, ни родных, ни друзей. Он уже несколько лет жил один, редко выходил из дома, еще реже с кем-то говорил и почти не получал писем. Почтальон не помнил, когда в последний раз заходил к нему.
Что касается Онэсима Коша, то ему оставалось только ждать и нервничать. Он хотел одновременно и ускорить события, и задержать их неизбежный ход. Репортер начинал наконец отдавать себе отчет в страшных осложнениях, которые сам внес в свою жизнь, и все меньше надеялся на блестящие результаты своего предприятия. В настоящую минуту он жил кочевой жизнью, не решаясь нигде надолго остановиться, не имея возможности узнать что-нибудь, терзаясь непреодолимым желанием вновь увидеть место преступления. Он вел себя как настоящий преступник.
«Это имеет смысл, — подумал он. — Уверен, что в толпе, снующей вокруг дома на бульваре Ланн, столько же переодетых полицейских, сколько и уличных девиц. Меня многие знают. Газета „Свет“ со своими таинственными статьями всегда была не по душе полиции, так что за мной наверняка начнут следить… Тогда дело пойдет куда быстрее».
Но теперь его страшила мысль о столкновении с полицией. Полное одиночество, в котором он находился в течение двух последних дней, лишило его энергии и подъема, делавших его — когда работа была ему интересна — неподражаемым репортером. Он нуждался во влиянии среды, в опьянении словами, спорами, борьбой, в непрерывной кипучей деятельности; лишенный всего этого, он чувствовал себя слабым и нерешительным.
Около пяти часов Кош зашел на телефонную станцию и попросил соединить со «Светом». Ему ответили, что телефон газеты занят. Он подождал минутку и позвонил опять. Линия была переполнена. До него долетали обрывки фраз, прерываемые резкими голосами телефонисток. И вдруг он отчетливо услышал чей-то голос:
— Газета «Свет»?
Репортер запротестовал:
— Извините, милостивый государь, но я раньше вас вызывал…
— Очень жаль, но меня первого соединили. Алло, «Свет»?..
— Что за нахальство! Алло,
Послышался смех. Кош взбесился:
— Алло, барышня, нас обоих соединили…
— Я слышу. Это не моя вина. Подождите…
— Я жду уже четверть часа, мне это надоело! Соедините меня…
Но он не докончил фразы и стал прислушиваться. До него начали долетать вопросы и ответы. Шум на линии внезапно затих, и он мог свободно следить за разговором. Человек, чей голос он только что слышал, говорил:
— Вот досада! В котором же часу он обыкновенно приходит?
Его собеседник, в котором Кош сразу узнал секретаря редакции, ответил:
— Около пяти… Но напрасно вы…
— Как это неприятно, — продолжал первый голос. — Не знаете ли, где можно его найти?
«Где я слышал этот голос?» — подумал Кош.
— Не могу вам сказать, — послышался ответ Авио.
— Но вечером он придет? Будьте так добры, попросите его зайти ко мне. У меня есть для него важное сообщение…
— К сожалению, это невозможно. Он уехал, и мне не известно…
«Однако!..» — подумал Кош, сильнее прижимая ухо к телефонной трубке.
— Когда же он вернется? — спросил незнакомец.
— Право, не знаю… Может быть, он уехал надолго, а может быть, скоро вернется …
— Но все же он в Париже?
— Ничего не могу вам ответить… Очень сожалею…
«Да ведь они обо мне говорят, — подумал Кош, — и этот голос, этот голос…»
— Не разъединяйте, пожалуйста, мы говорим! — закричал Авио.
И Кош, страшно заинтересованный, тоже машинально крикнул: «Мы говорим!..» Но тотчас прикусил губу. Ему повезло: он слушал разговор, который имел к нему непосредственное отношение. Было бы безумием прерывать его. Но телефонистка, к счастью, не отреагировала на его восклицание. Разговор продолжался:
— Но вы можете сообщить мне его адрес?
— Конечно.
— И есть надежда застать его дома?
— Черт возьми, — прошептал Кош. — Я не ошибся. Это пристав!
Легкая дрожь пробежала по его телу. Пальцы судорожно сжали телефонную трубку, и он почувствовал, что бледнеет. Для чего приставу так настоятельно хотелось увидеть его, узнать его адрес, если не для того, чтобы… Репортер не решился даже мысленно докончить фразы, но грозные слова встали перед ним с поразительной силой и ясностью: «Меня хотят арестовать».
Обратный путь был ему отрезан. Кош зашел уже слишком далеко, чтобы позволить себе даже минутное колебание. Три дня прошли с такой головокружительной быстротой, что он не заметил хода времени, и теперь ему показалось, что он пойман в ловушку. У репортера мелькнула искра надежды, что секретарь не ответит. Он еле сдерживался, чтобы не закричать: «Прошу вас, замолчите, не называйте моего адреса!»
Но это значило бы серьезно скомпрометировать себя. В сущности, репортер хотел, чтобы его арестовали, допросили, обвинили, но при этом у него должна быть возможность одним словом разрушить все взведенные на него обвинения. Как же в таком случае он объяснит свой страх, который так и не смог побороть?..