Ужас. Вдова Далила
Шрифт:
Итак, менее чем за сутки ему удалось раскрыть тайну, казавшуюся всем неразрешимой! Пока все улики против Коша сводились к одному лишь обрывку конверта, он не решался сформулировать свое подозрение, но теперь все становилось совершенно ясно. Пятно на рубашке? Брызнувшая кровь! Разорванная манжетка, сломанная запонка? Жертва отчаянно защищалась, была борьба, рукопашная схватка!
Одно только оставалось непонятным — насмешливое поведение Коша после совершения преступления, его спокойствие, его желание увидеть вместе с приставом тело жертвы — его жертвы! Наконец, чем объяснить то, что человек уравновешенный, преуспевающий, уважаемый разом превратился в вора и убийцу? Разве только в припадке сумасшествия… Но это уже Жавеля не касалось. Он не побоялся начать
Жавелю не терпелось как можно скорее получить известие о том, кого он уже считал своим пленником, поэтому он посмотрел на часы и сказал старухе:
— Я не могу больше ждать. Я ухожу, но обязательно вернусь…
Произнося эти слова: «Я вернусь», Жавель невольно улыбнулся. Он почувствовал особую прелесть в этой фразе, вроде бы простой и вместе с тем полной грозного смысла. В прихожей он встретился со швейцаром, но не остановился поздороваться. Когда инспектор вышел на улицу, была ровно половина девятого. Перед домом прохаживался какой-то человек. Завидев Жавеля, он решительно направился к нему и сухо спросил:
— Инспектор Жавель?..
— Да, — ответил инспектор, по внешнему виду тотчас определив, что перед ним один из стражей порядка. — Где он?
— В гостинице на углу улицы Орлеан и бульвара Брюн… вместе с нашим коллегой.
— Отлично. Сейчас же отправляйтесь туда и постарайтесь задержать его на час. Если будет нужно, свяжите его. Всю ответственность я беру на себя; не бойтесь ничего, все идет прекрасно.
Полицейский удалился быстрым шагом. Жавель остановил извозчика и поехал в участок, потирая руки от удовольствия. Он не думал о вознаграждении или повышении по службе — Жавель наслаждался осознанием своего успеха. Приехав, он встретил на лестнице товарища, который сказал ему:
— Поднимайся скорее. Тебя ждет начальник.
Жавель недоуменно пожал плечами. Он ожидал получить от пристава выговор за то, что ушел, не предупредив. Но дело приняло такой оборот, что у него не было времени, да и в голову не пришло соблюдать формальности. Он ничего не имел против холодного приема: в этом случае его сообщение произведет еще больший эффект. Рассуждая подобным образом, Жавель вошел в кабинет начальника.
Пристав был сильно раздражен. Он узнал, что дело об убийстве сегодня переходит к следователю и ему придется отчитаться в проведенном расследовании. А сказать-то и нечего. Конечно же, пристав решил воспользоваться случаем и сорвать гнев на подчиненном.
Какая неслыханная дерзость! Почему инспектор позволяет себе так своевольничать? Кто разрешил ему не являться на службу вовремя? Другие инспектора были заняты, потому пристав рассчитывал на Жавеля, ждал его до восьми часов. Если бы инспектор не пропадал бог знает где, они наверняка отыскали бы верный след. Что Жавель на это скажет? Чем оправдает свой поступок?
— Можете быть уверены, — проговорил инспектор, тщательно подбирая слова, — что только очень важные причины могли помешать мне исполнить мои обязанности, как вы того требуете. Следуйте за мной, и через час я вам покажу убийцу с бульвара Ланн. Вам останется только арестовать его. Вы видите, я не терял времени даром. А что касается вашего расследования — если только вам не известно то же, что и мне, — оно и гроша ломаного не стоит.
Пристав слушал инспектора, раскрыв рот. Все, что сказал Жавель, казалось ему до такой степени невероятным, что он спрашивал себя, не насмехается ли над ним инспектор.
— Повторите, — сказал пристав, желая убедиться, что не ослышался.
— Я говорю, что поймал убийцу с бульвара Ланн.
— Но как вам это удалось?
— Послушайте, я совершенно уверен, что он у нас в руках, однако нельзя терять время. По дороге я сообщу вам все подробности, какие вы захотите узнать. В данную минуту я скажу лишь одно: человек, зарезавший старика на бульваре
— Да вы с ума сошли!..
— Не думаю… И, когда я вам скажу, что на камине, в доме номер шестнадцать по улице де Дуэ, лежит точно такая же запонка, как та, что была найдена около трупа убитого, вы согласитесь со мной, что не мешало бы спросить Онэсима Коша, где он провел ту зловещую ночь.
VIII
Тревога
Онэсим Кош проснулся около половины одиннадцатого с тяжелой головой и затекшими членами. Всю ночь его преследовали кошмары, так что теперь он с трудом мог собраться с мыслями. В первый момент он очень удивился, обнаружив, что находится в совершенно незнакомой комнате и лежит на постели в верхней одежде. Было очень холодно. Из-за заржавленной печной заслонки торчали старые тряпки. Стены, оклеенные светлыми обоями с розовыми и голубыми цветами, были покрыты пятнами от сырости или жира. Постель была сомнительной чистоты. Из заштопанного одеяла местами торчала желтоватая вата, а на стоявшей в стороне вешалке висела грязная женская юбка. Лишь когда репортер осмотрелся, к нему вернулись воспоминания о возвращении домой, о бегстве через весь Париж по темным улицам и бульварам, о твердой уверенности, что за ним следят. Кош решил хладнокровно обдумать свое положение.
Его преследовали? Правда ли это? Или человек, с которым он столкнулся на углу бульвара Сен-Мишель, был всего лишь мирным прохожим?.. Но он же все время шел за ним! И что с того? Ведь они оба шли не по безлюдному кварталу и не по деревенской дороге! Человек этот мог возвращаться домой… И все же, когда их взгляды встретились, неизвестный невольно вздрогнул.
И снова Коша охватила тревога. Как неуютно ему было в этой комнате, в этой конуре, видавшей на своем веку много людских пороков и преступлений. Он, человек свободный и невиновный, спал на той самой продавленной постели, на которой, может быть, проводили ночи воры или мошенники, притаившись, с широко открытыми в темноте глазами и ножами в руках. Кош понимал теперь, что преступник, измученный, ожесточенный, чувствующий себя затравленным зверем, забивается в угол, чтобы уже там, притаившись, дождаться своих преследователей и внезапно броситься на них — не для того, чтобы дорого продать свою жизнь, а для того только, чтобы затопить пролитой кровью весь ужас проведенных им бессонных ночей. В уме Коша рисовалась страшная драма ареста. Он видел себя поваленным, связанным, чувствовал чье-то горячее дыхание на своем лице и начинал проникаться каким-то странным преступным геройством.
Репортер встал, подошел к окну и, слегка отодвинув штору, осторожно выглянул на улицу. По тротуару медленным шагом взад-вперед ходил человек. Боясь, что он поднимет на него глаза, Кош попятился назад, не переставая наблюдать за незнакомцем; тут ему опять показалось, что человек посмотрел на него. Холодный пот выступил у Коша на лбу. Сомнений не оставалось: этот человек поджидал кого-то, за кем-то следил, и этим кем-то, судя по всему, был он, Кош! Репортер хотел прогнать эту нелепую мысль, но не мог избавиться от нее.
Перед лицом опасности человек, чувствуя свою слабость, становится ребенком. Детство оставляет такой глубокий след, что младенец говорит в нас всякий раз, когда в силу различных обстоятельств ослабевает рассудок. Разум Коша, измученный волнениями ночи, слабел и омрачался.
Репортеру начинало казаться, будто все, что он переживает, существует лишь в его воображении, а вокруг него царят незримые призраки. И в эту страшную минуту он невольно начал вести себя как преступник. В детстве, играя сам с собой в войну или охоту, он изображал одновременно и генерала, и солдата, и охотника, и зверя, переживая попеременно их волнения, пугаясь звука своего собственного голоса и угрозы своей собственной руки. Перед воображаемым зрителем, которым опять же был он сам, он разыгрывал страшные и неведомые драмы, рождавшиеся в его детской душе.